Это реакция на интервью профессора Катасонова, опубликованное в прошлом (неделю назад) номере "Литературной газеты".
ИТОГ - РАЗРУХА
Сейчас в связи с круглой датой – двадцатилетием Великой Августовской капиталистической революции много говорят об итогах прожитого нами двадцатилетия. Не ища каких-то оригинальных терминов, можно сказать попросту: итог - разруха. Слегка припорошённая гламуром. Об этом все знают, притерпелись, притёрлись, но говорить об этом как-то не принято: вроде как со смертельно больным о его болезни. Все всё знают. Но помалкивают и даже находят симптомы улучшения: насморк вот прошёл...
Для лицезрения разрухи достаточно выехать за МКАД. Когда едешь на поезде в Тулу, пейзаж местами как после бомбёжки: там и тут торчат остовы промышленных зданий, какие-то ржавые конструкции, зияют пустыми окнами т.н. «молочно-товарные фермы»…
У нашей семьи агробизнес в Ростовской области, так что разруху я созерцаю предметно. Это два бывших процветающих совхоза, где было… много чего было: и производство кормов, и оросительная система – и всё в ходе реформ покинуто, разнесено вдребезги. Про соцкультбыт и речи нет. Пять лет мы восстанавливаем то, что когда-то было; денег вбухали уйму, и только недавно что-то стало получаться. Но дореформенный уровень ещё далеко-о-о-о не достигнут. И это, заметьте, в самой что ни наесть сельскохозяйственной зоне страны. Так что экономическая реальность – вот она такая.
Никаких внятных симптомов улучшения нет. Враньё, что мы дошли до какой-то там нижней точки и вот теперь начался подъём. Предприятия продолжают закрываться, провинция, где нет нефти-газа, - беднеет. В моей торговой компании около сотни местных отделений – мы держим руку на пульсе, как в этих регионах с занятостью и с доходами населения. Так что пользуемся мы не цифирками из казённых отчётов, а сведениями, так сказать, с мест. Цифиркам я вообще не верю: любой бухгалтер средней квалификации может создать любую статистику. Вон, пишут, производительность труда возросла. И не стыдно? Цены просто выросли – да и всё тут.
Но я не к тому, чтобы хныкать. Известно: любое восхождение начинается в гигантского провала. Это и в малой человеческой жизни так, и в большой национальной. Чего в наших проторях и убытках жальче всего? На мой взгляд – умений. Которые были и которых теперь нет.
INDUSTRIA = ТРУДОЛЮБИЕ
Мы, русские, бросили созидание, творчество. То есть именно то, что, рассуждая атеистически, отличает человека от животного, а говоря религиозно – позволяет ему считать себя образом и подобием Божьим. Потому что Бог – Творец, и человек – тоже – творец. Ну, может, не совсем бросили мы творчество, но радикально ослабили созидательную работу. Именно творчество – любое: промышленное, художественное, социальное, научное, философское – преодолевает трагизм истории и, уж извините за высокопарный тон, трагизм конечности человеческой жизни.
Мы бросили хозяйственно осваивать и обустраивать свою землю. Человек создаёт на земле вторую природу – технику и промышленность. Так вот это мы бросили.
Мы с каким-то странным восторгом – то ли детским, то ли мазохистским – бросили и даже радостно разрушили свою промышленность. Наверное, восторг всё-таки был детский: сделать ровно обратное тому, что велит делать учитель, родитель – словом, начальство. В советской парадигме промышленность представлялась чем-то сакральным, некой высшей ценностью – ну так провались она в тартарары, пропади пропадом! Один старый инженер (его зовут Виктор Александрович Федотов), когда-то работавший с моими родителями, издал бесхитростные воспоминания о своей жизни и работе. Любопытный эпизод. Август 1991 г., только что победила «капиталистическая революция», сковырнула докучный совок, свалила «империю зла», отворили «тюрьму народов», словом, «свобода нас встретила радостно у входа». И что же сделали бывшие зеки «тюрьмы народов», извергнутые из узилища? А вот что. Прямо на следующий день после победы демократии на московский станкозавод, выпускавший сложнейшие автоматические линии пришли дюжие парни с кувалдами и принялись беспрепятственно крушить эти сложнейшие и дорогостоящие станки. Кто они были, и почему их никто не остановил – автор так никогда и не дознался. Может быть, оборудование кому-то мешало сдать помещения под склады и офисы, а может, просто случился пароксизм пугачёвщины: в русском народе ведь очень сильно иррациональное, хаотическое начало. Гуляй-Поле у нас близко и выплёскивается очень легко, назад только затолкать его трудно.
Что не сокрушили кувалды, добила приватизация – «эффективный собственник». Частник эффективнее казённого управляющего только тогда, когда он сам создал объект своих попечений. Когда вложил в него свои деньги и душу. А ежели получил в подарок – с какой стати он будет корячиться? Выкачать из него, что можно, да и выбросить, забыв как страшный сон. Вполне эффективное поведение. Я уж не говорю о том, что большие промышленные объекты попадали в руки людей, не имеющих опыта управления ларьком в подземном переходе. Но я меньше всего склонна к моралистическому пафосу – просто зафиксируем такой факт.
В нашем промышленном одичании, в тотальной деиндустриализации плохо не то, что сокрушили конкретные заводы. Не то, что разрушились какие-то конкретные производственные установки, машины там какие-то, то, сё. Заводы, в конце концов, можно разбомбить и построить новые. Более того, многие заводы именно и следовало бы перестроить, радикально обновить – всё это так. И это нормальный процесс промышленного развития: новое приходит на смену старому, на месте старых промышленных помещений возникают стильные лофты – это нормальный процесс жизни.
Но! Всё это так, если есть люди, которые обладают соответствующими навыками. Промышленными навыками. Если есть инженерный корпус (по-советски выражаясь, техническая интеллигенция), если есть квалифицированный рабочий класс, если то и другое нормальным образом обновляется.
У нас же дело обстоит вовсе не так: мы как народ утратили промышленные навыки. У нас разрушено индустриальное сознание. Мы были народом инженеров и квалифицированных рабочих, а стали народом офисных сидельцев, прозванных менеджерами, и невнятных проходимцев, объявленных предпринимателями. А вместо квалифицированных рабочих у нас гастарбайтеры из бывших советских республик, владеющие ровно двумя навыками: «могу копать» и «могу не копать». Да, верно, советский рабочий класс был не первого ряда и вызывал значительные нарекания, главным образом, по части пьянства. Но это общее российское явление, свойственное не только «работягам». Но рабочий класс – был. Сегодня его - нет.
Это означает, что мы как народ поглупели, разучились, дисквалифицировались. Дело тут именно в народе как целом, а не в отдельных судьбах. В конце концов, став челноком, а потом владельцем ларька, бывший инженер, вполне вероятно, живёт совсем неплохо и даже может кое-что себе позволить из современных удовольствий. А женщины-инженерши, освоившие самый широкий спектр профессий, – от домработницы до торговки, почасту и вовсе довольны жизнью. В моей торговой компании таких мириады. Но народ как целое существенно понизился в качестве.
Промышленность – это вовсе не какое-то случайное явление, которое может быть у данного народа, а может и не быть – вроде циркового искусства или способности сочинять сонеты. Это нечто иное. Промышленность – это показатель умелости и квалификации того или иного народа. Недаром полновесная, многоотраслевая и самостоятельно созданная промышленность есть только у нескольких народов мира – их можно пересчитать по пальцам одной руки. Латинское слово industria в произведениях средневековых моралистов означала вовсе не «промышленность» (имеется мнение, что это слово вообще изобрёл Карамзин), а просто-напросто «трудолюбие». Промышленность – это очень трудное дело, это в первую очередь не заводы и фабрики, а навыки народа. Вот эти-то навыки, технические и умственные привычки народа, теряются, выветриваются, не передаются следующим поколениям. Да что там «теряются» - потерялись уже. Главное – народ массовым порядком поглупел и обезручил.
Ещё сценка из воспоминаний того же старого инженера. Вот он 22-летним рядовым выпускником вполне заурядного Станкина приходит на станкостроительный завод в подмосковной Коломне. Ему немедленно поручают спроектировать какой-то узел – и он проектирует: руками, без компьютера и даже без калькулятора – с одной только логарифмической линейкой, ну и, естественно, кульманом. И через самое короткое время изделие молодого специалиста идёт в производство. И это не дивное исключение – это зауряднейшая норма: таких парней были тысячи и тысячи.
Что сегодня делает молодой выпускник вуза? Что ему поручают? Ну, наверное, обзвонить клиентов, переформатировать прайс-лист, переделать диаграмму-круг в диаграмму-столбики, чтобы красивее смотрелось на видеопрезентации. Умственное наполнение этих занятий просто несравнимо!
Тут, кстати сказать, кроется причина радикального ухудшения образования, о чём говорит профессор Катасонов, и все работники высшей и средней школы об этом говорят. Но преподаватели часто забывают вот о чём. Образование – это не какая-то автономная и самодовлеющая сущность. Образование всегда подстравивается под те задачи, которые строят перед обществом. В СССР система образования была нацелена главным образом на создание кадров инженеров военно-промышленного комплекса. Дело это серьёзное и трудное: иначе самолёт не полетит и бомба не взорвётся. Так именно и учили: серьёзно и основательно. Учили всем предметам в том числе и гуманитарным: стиль был таков. Сейчас образование настроено на производство офисных сидельцев и, ежели повезёт, гламурных тусовщиков. Чего им забивать голову нудным и затруднительным? Для данной цели существующее образование вполне подходит.
У нас было второе (по объёму) станкостроение в мире (первое в США). Станкостроение вообще есть у очень малого количества стран. Другим станки проще купить. Наличие собственного станкостроения указывает на то, что данный народ стремится к массированному техническому прорыву, что у него именно такой замах – не только использовать, но и создавать технику. Советские станкозаводы поставляли станки и автоматические линии не много-не мало – в ФРГ. Я лично знакома с двумя братьями, которые ездили наладчиками при этих станках. Символична их дальнейшая судьба. В 90-х заводы их закрылись, и я, помнится, привлекала их в качестве водителей возить иностранцев из аэропорта (я тогда работала представителем итальянской фирмы в России). На своём потрёпанном фордике, купленном в лучшие времена в Германии, «бомбил» бывший наладчик станков с ЧПУ.
У меня дома в сарае свалено множество толстых журналов перестроечной эпохи. Остались с тех времён, когда, по словам кого-то из тогдашних юмористов, было «интереснее читать, чем жить». К сожалению, в связи с ремонтом дома многое из этого поучительного чтения пришлось сжечь. Ради ностальгического интереса открываю иногда наугад то, что осталось. На все лады повторяется: не нужна нам эта дурацкая промышленность, и так вон сколько всего наклепали. И инженеров нам столько не нужно, и ничего не нужно, и так мы Верхняя Вольта с ракетами. «Мы копаем руду, чтобы сделать металл, чтобы сделать экскаваторы, чтобы копать руду, и далее по кругу» - была такая невесть кем изобретённая формула, которая от частого повторения стала звучать как непререкаемая истина. (Именно так, между прочим, действует реклама). Это была артподготовка к тотальному разрушению промышленности. Наступление велось с двух сторон – со стороны слюнявой экологии (ах, мы загадили всю природу!), и со стороны зубастой экономики (ах, производить у нас не выгодно!). А поскольку философия безделья усваивается гораздо охотнее, чем философия упорного труда – наша промышленность оказалась в общем мнении одиозным, вредным, выдуманным злонамеренными большевиками явлением.
Постыдной чепухе о нано-технологиях, которые якобы заменят собой всю эту развалившуюся совковую индустрию, полагаю, не верят даже её сочинители. Очевидно: никакие высокие технологии не могут вырасти просто так, на голом месте. Как нельзя овладеть высшей математикой, не зная арифметики. Фантазировать о нано-технологиях и каких-то там постиндустриальных свершениях – это всё равно что ожидать, что человек, сроду не написавший заметки в стенгазету, вдруг ни с того ни с сего сочинит роман-эпопею в четырёх томах. Горький когда-то говорил о привычке «этого милого русского человека рассуждать о бархатных костюмах в будущем, не имея в настоящем даже пары крепких штанов». К чести русского человека следует заметить, что рассуждениям о нано-технологиях и экономике знаний никто всерьёз не верит. Во всяком случае, я ни разу не встречала того, кто бы верил.
Учащающиеся аварии и катастрофы ясно указывают на результаты и перспективы деиндустриализации. То ли ещё будет! Весьма вероятно, что скоро не то, что делать технику – и дедовы чертежи-то прочесть людей не найдётся. А что – вполне свободно. Если все станут на НR- менеджеров с мерчандайзерами учиться…
Наша разруха - вещь преодолимая. Пока преодолимая. Но надо сознать правду: она гораздо длительнее и глубже, чем та разруха, которая была после Октябрьской революции и гражданской войны. Та длилась никак не более десяти лет, а по сути – и поменее. (ХIV съезд ВКП(б), вошедший в историю как «съезд индустриализации» был в 1925 г. – всего-то восемь лет прошло с революции). Опасна, на мой взгляд, даже не так глубина разрухи, как её длительность. Сегодня техническое одичание длится двадцать лет – почти полный срок трудовой жизни поколения, в течение которого человек превращается из зелёного стажёра в мастера и знатока. Так вот этого-то и не произошло! В наличном на сегодняшний день техническом сообществе есть так-сяк поколение «дедов» (кому 60 и более), а поколения «отцов» (кому 40-50) – практически нет. «Деды» завтра уйдут – на покой или вообще из жизни. Если прямо сейчас, сию минуту, не собрать пригодных парнишек и не передать им дедовы технические навыки – разруха станет необратимой. И никакое Сколково со всей его нано-маниловщиной делу не поможет.
Я сейчас с близкого расстояния наблюдаю весьма интересный и поучительный процесс. Группа выпускников Физтеха, куда входит и мой муж, пытается собрать ошмётки космической науки для решения некой государственной задачи, связанной с космосом. Объявлено, что космические исследования государство будет поддерживать, и оно, надо признать, поддерживает: деньги выделили – большие деньги. И что же? Кто-то бежит за длинным рублём? Да нет, как-то не торопятся. С изумлением оглядываемся по сторонам, и выясняется: торопиться-то уже почти что не-ко-му. Старикам как-то неинтересно, они устали, среднего поколения – нет, а молодёжь просто ничего не умеет. Да и мудрено было бы, чтоб умела, коли её не учат… Да и учить-то почти что некому. Опять-таки наблюдение с близкого расстояния. В некогда знаменитом Физтехе пытаются закрыть одну из старинных кафедр. Она не нужна? Устарела? Её заменять на что-то дивное и прогрессивное? Да нет. Просто понадобилось помещение. Она, кафедра, старинная и потому, как на грех, находится в центральном здании, а это всегда ценность. Ну, пускай не «золотая миля», но всё-таки... Впрочем, кажется, пока не закрыли.
ХОТЕЛИ КАК ЛУЧШЕ?
Сейчас все ноют: американцы нас неправильно научили, либерализм у нас не работает, надо было изучить мировой опыт…
Но тут мне хочется, против общего тренда, заступиться за американцев. Они, конечно, плохие, но при всём при том нас не оккупировали, тогда мы сохраняли государственный суверенитет (сейчас – не знаю). Следовательно, мы могли искать себе любых учителей. Могли увлечься идеями laissez-faire, а могли государственного дирижизма, да хоть корпоративного государства – мало ли какие идеи на свете есть. Некоторым, сказывают, удаётся не только увлекаться чужими идеями, но и свои выдумывать. Но вот увлеклись нео-либерализмом и поспешили его, как выражались в оны дни, претворить в жизнь.
Вот тут нельзя не помянуть нашу прогрессивную интеллигенцию. Её роль в нашей смуте бесспорна и весьма велика. Интеллигенция наша всегда гордилась тем, что она в отличие от западных интеллектуалов не просто мыслительная часть общества, а нечто гораздо большее – радетельница и печальница за народ, воспалённая совесть нации и всякое такое. Эта её «дополнительная» функция всегда безмерно уважалась и ценность её уж точно никогда не подвергалась никакому сомнению. Уважалась до такой степени, что как-то неловко было спрашивать: а как с основной-то функцией справляются товарищи учёные и всякие там обществоведы и властители дум – передовые публицисты?
И вот если так поставить вопрос, то вырисовывается несколько иная картина. Оказывается, что искони вела себя наша интеллигенция, как дурной служащий, который добровольно берёт на себя множество лишнего и дополнительного, мучительно утомляется, трудится не покладая рук и при этом не делает главного и основного, ради чего его, собственно, и наняли на работу.
Я давно заметила по личному опыту руководителя: те служащие, которые кому-то помогают, за что-то там радеют и переживают, почти наверняка не выполняют своих прямых функциональных обязанностей. Я таких повидала немало, среди моих служащих такие попадаются регулярно. Художественное выражение такого типа – Шурочка из «Служебного романа», которая пылко отдаётся общественной работе, оставив в полном небрежении свою бухгалтерию.
Так вот наша народолюбивая интеллигенция – это настоящая Шурочка: за народ печалится, а то, за чем её «наняли» - не делает. Для чего вообще интеллигенция? Не у нас, а – в принципе? Очевидно: чтобы снабжать общество знаниями, имеющими характер объективной истины.
И как у нас с этим? Андропов, отметил своё недолгое правление исторической фразой: «Мы не знаем общества, в котором живём». А кто его должен был знать? Вам запрещали вести исследования, преследовали, затыкали рот? Хорошо, пускай так, хотя кое-какие исследования велись даже под гнётом инквизиции. Ну, по крайней мере, так и скажите, что ничего не знаете, что не имеете представления, как можно реформировать экономику. Нет ведь: в Перестройку все дружно и радостно заделались либералами-западниками, провозвестниками вольности и прав.
Причина, на мой взгляд, проста и печальна. Об этом было говорено ещё в «Вехах» сто лет назад. Николай Бердяев неоднократно писал о генетическом свойстве нашей интеллигенции – нелюбви к мысли. В особенности к сложной мысли. Бердяев говорил даже об особой привязанности к мысли элементарной – к «карманному катехизису», как он выражался. Это именно так и есть. У нас ценимы только простые мысли: «Социализм прекрасен, он панацея ото всех зол и бед». - «Нет, социализм ужасен. Даёшь капитализм!» - «Всё зло в Госплане».
Вот с таким умственным багажом наш народ пошёл на штурм ненавистного совка. Особенностью мыслительного кода российской интеллигенции является ещё и то, что она находится всецело во власти интеллектуальной моды – западной, разумеется. Помню, как моден был Хайек, как рвали из рук журнал «Вопросы философии» с его эссе «Дорога к рабству». Я ничего не имею против именно Хайека – мало ли кто что напишет. Я просто о детской готовности верить в любую муру, лишь бы была она занятно новой и неутомительно элементарной. Притом всякая следующая мысль полностью вычёркивает предыдущую: «Что ему книжка последняя скажет, то ему сверху на душу и ляжет» - лапидарно определил это милое свойство Некрасов (Это из поэмы «Саша», ежели кто забыл).
Только совершенным нежеланием знать истину можно объяснить распространённое и успешно внедрённое в общественное сознание представление перестроечной поры, что-де надо спешно ликвидировать колхозы-совхозы («Агрогулаг», как его хлёстко называли), потому что угнетённые колхозники только и мечтают заделаться вольными хлебопашцами («трудиться на себя, на своей земле» - ну, знаете, что тогда писали). Ничего подобного не было и близко, и никто не полюбопытствовал, как это есть на самом деле.
Вот такова была интеллектуальная база наших реформ. И совершенно не удивительно, что никакого либерализма не возникло, а возник всеобщий развал и тотальное Гуляй-Поле, на котором бесчинствуют шайки более или менее инициативных атаманов. В любом случае никакого нового общественного богатства не создаётся, а только перераспределяется богатство наследственное – совковое.
Разумеется, главная ответственность за произошедшее лежит на тех, кто был тогда у власти. Но речь не о том, чтобы указать пальцем на виновного. Гораздо важнее другое – умственное обеспечение власти, если так можно выразиться. История наших реформ показала: собственных идей наши начальники не имеют – и не просто не имеют, а не имеют привычки иметь. И поэтому вполне возможно внедрить в их головы любую чепуху под видом новейших достижений современного обществоведения. Достаточно протыриться в спичрайтеры, десижн мейкеры и прочую подобную обслугу. Это крайне важное поучение прошедшей эпохи.
ЗАГРАНИЦА НАМ ПОМОЖЕТ?
Я не помню статьи профессора Катасонова о совместных предприятиях, напечатанню в ЛГ 22 года назад, а вот ту эпоху – помню хорошо. И совместные предприятия – помню. В 90-е годы я даже самым непосредственным образом участвовала в их организации, и работала там.
В идее совместного предприятия нет ничего ни плохого, ни хорошего: всё, как ни банально это звучит, зависит от людей. От реальных исполнителей этого дела. Хотят люди работать, делать что-то полезное, усовершенствоваться в своём мастерстве, стремятся стать лучшими на рынке – тогда и совместное предприятие будет работать и приносить пользу людям и прибыль учредителям. Впрочем, то же самое будет происходить независимо от состава учредителей – есть ли среди них иностранцы или строго коренные русаки. Так что совместное предприятие или нет – дело второе, может, и десятое. Первое дело - деловой кураж учредителей. Даже не опыт, не квалификация (это дело наживное: набьёшь шишек – вот тебе и опыт), а именно горячее желание достичь успеха. Все деловые люди знают, что именно тут коренится суть вопроса. Это понимали лучшие из экономистов. Кейнс писал, что бизнес делается не на основе экономических расчётов (которые невозможны), а просто из желания «активных сангвиников» сделать что-то новое и интересное.
Было у нас это? Где-то было. Но там был и успех. Но в массовом, типичном случае – не было. Как смотрели у нас на эти самые совместные предприятия, впоследствии под сурдинку переименованные в «иностранные инвестиции». А вот как смотрели, ежели обчистить словесную шелуху. Приедут иностранцы, вложат свои немереные бабки и всё закрутится. И станем мы жить-поживать, как они в своих Европах. «И всё будет чрезвычайно хорошо», как говаривал известный персонаж Ильфа и Петрова. С чего это вдруг закрутится и будет хорошо? А невидимая рука рынка – вы разве не знаете? Великий Адам Смит учил. То есть какая была идея? Простая. Очень русская была идея. Приедут иностранцы и всё устроят. На месте ржавых и пыхтящих цехов эпохи сталинской индустриализации по воле заокеанского дядюшки воздвигнутся светлые кондиционированные, роботизированные, компьютеризированные и ещё невесть какие предприятия, которые будут выпускать нечто в высшей степени прогрессивное, не будут загрязнять природу, а сливать в наши хрустальные реки они будут строго газировку с сиропом. Так именно и мнилось: приедет откуда-то кто-то умелый, знающий, сильный – и всё наладит. Какой-то коллективный немец приедет и решит за нас наши проблемы. Тем более, что исторический прецедент есть: в самый трудный и провальный момент приезжал добрый и умный немец и разргебал-разруливал запущенное до самого последнего нельзя хозяйство. А звали того немца, как вы легко догадались, Андрей Иваныч Штольц. И можно было дальше лежать на диване, не участвовать в своих собственных делах и без страха ожидать нового провала.
Собственно, и «невидимая рука рынка» так полюбилась нашему народу, потому что в нашем общественном сознании приобрела эта рука вполне обломовское звучание. Ничего делать не надо, суетиться, напрягаться – упаси Боже. Надо только притаиться и ждать – рука рынка всё за тебя сделает.
Но, к большому сожалению, Штольцев среди наших иностранных друзей нет. Такая жалость: Обломовых сколько угодно, а вот Штольцев нет. Может, их и раньше-то не было: недаром Штольц выглядит как-то худосочно, сконструировано. Радикальная разница между литературным Штольцем и реальными иностранцами в том, что Штольц действовал в интересах своего друга, которого искренне любил. А вот реальные иностранцы действуют в своих интересах. И странно было бы их в этом упрекать: в чьих ещё интересах они должны действовать? Понятны и прозрачны их глобальные геополитические интересы: попользоваться нашими природными ресурсами, которых остаётся на земле всё меньше. Да никто этого особо и не скрывает. Ну а отдельные экономические операторы стремятся к получению прибыли, к обеспечению устойчивых рынков сбыта. Ничто не ново под Луной.
Поэтому воображать, что они с нами чем-то вот так по доброте душевной поделятся и будут заниматься нашими делами, как своими, – смешно. Особенно забавна мысль, что они снабдят нас какими-то ведомыми им «знаниями». Товарищи дорогие, вы же сами бубните, что на дворе «экономика знаний». Выходит дело, знания – наше богатство. Кто же богатство за так отдаёт? Не отдадут вам никакого богатства! А ежели и отдадут – то знания эти окажутся такими, что лучше их поскорей забыть. Липовыми окажутся знания. Что-то вроде либеральной мудрости рубежа 80-х и 90-х. И что слетятся учёные мудрецы на наши гранты в Сколково и всему научат – нечего воображать. Ещё легендарный маркиз де Кюстин, предтеча всех советологов и кремлинологов, проницательно заметил: Европа сбывает в Россию таких «специалистов», которые дома не нужны.
Поэтому надо действовать своим умом, своей волей и своими руками. Участвовать в своей жизни нужно. К большому сожалению, сегодня на всех уровнях у нас проводится политика невмешательства в собственные внутренние дела – идёт всё как-то и ладно. Вот эта обломовская привычка всегда наносила нам огромный вред. Очухивались мы обычно только перед лицом большой катастрофы.
ДЕЛАТЬ-ТО ЧТО?
Прежде всего – признать разруху. И не врать, что у нас вот уже начался рост, всё исправляется, и вот уже совсем скоро… Разруху признать надо.
Это противоречит современному тренду – позитивному образу мышления, которое сегодня понимается в духе хосписа: ничем не огорчить и не взволновать смертельно больного. Но, ничего не поделаешь, если мы хотим вылечить болезнь, то мы должны её признать, а не лечиться от лёгкого насморка или мимолётного переутомления.
А что плохого в разрухе, если вдуматься? Начать сначала, с нуля – вот так взятьи отстроить страну. Засучить рукава и приняться за всенародную работу. Если начать работать сегодня, то через пять лет мы увидим первые результаты, через десять они станут неоспоримыми, а через пятнадцать – страну будет не узнать. Научиться можно решительно всему на свете. Когда-то китайцы делали автомобили, над которыми потешался всяк, кому не лень, потом стали делать просто сносные, а теперь – даже и очень приличные. И так во всём.
Надо только осознать, что перед нами как народом стоят задачи индустриального этапа развития: проложить дороги, наладить транспорт, подтянуть сельское хозяйство до более-менее современного уровня, наладить переработку сельхозсырья, восстановить и развить животноводство. Наладить переработку нефти, о чём бубнят уж которое десятилетие. То же и с древесиной. Научиться строить качественные и энергоэффективные дома, притом не только рядом с Москвой, а везде… Здесь нет ничего нано-технологического, но делать это надо.
В отношении промышленности вообще интересная картина вырисовывается. Мы как народ живём в непрекращающемся кризисе идентичности: никак не удаётся нам понять, кто мы такие, куда идём и где находимся. На какой версте исторической дороги.
Оттого вечно попадаем впросак.
В начале ХХ века, когда капитализм в России далеко не достиг пика своих возможностей, когда, можно сказать, только начинал помаленьку развиваться, и ему ещё было бы расти и расти, Ленин счёл, что страна переживает «высшую и последнюю стадию капитализма» и «канун социалистической революции». И все с облегчением поверили в то, что капитализм себя изжил. Наверное, они просто боялись его, капитализма, по малодушию. Народники боялись, и большевики боялись.
Ровно то же самое случилось через сто лет в отношении индустриализма. Мы вдруг по-маниловски вообразили, что индустриальный этап развития мы как-то счастливо преодолели или как-то чудом проскочили и теперь можно оттолкнуться от земли, воспарить белокрыло и невесть как перелететь в мир нано-технологий и экономики знаний. И не нужны нам никакие пуды зерна и тонны стали и проката, а нужно что-то нано-неуловимое.
Даже неловко говорить, что не только сейчас, но и в лучшие времена (в 1990 году, который, видимо, будет играть такую же роль, как 1913 год в советской статистике) перед нашим народом стояли и стоят самые типичные задачи индустриального этапа развития: провести дороги, например, - шоссейные, железные. Бог с ними, с магнитными подушками и прочими наворотами: просто сносно устроенные поезда нужны, способные ездить с современной скоростью.
Для промышленного развития нужны кадры. Значит нужно восстановить народное образование, свойственное индустриальной эпохе. Образование нам нужно компактное и функциональное. Для начала такое, как было при СССР в эпоху его наивысших достижений – в 50-е годы; дальше улучшать. Немедленно и чохом закрыть все образовательные новоделы – всё, что наоткрывали с 91-го года, все эти эколого-политологические и финансово-юридические университеты и академии. Это требует большой политической воли, но без воли ничего большого сделать нельзя – ни в какой области.
А если есть воля – можно и коррупцию потеснить. Обороть её раз и навсегда – нереально, но систематически теснить и затолкать в приемлемые рамки – можно. Сегодня ведётся потешная, имитативная, игровая борьба с коррупцией – и это все знают. Современные информационные технологии позволяют просвечивать все транзакции и чиновников и их окружения – было бы желание. Сегодня его нет. Но это не означает, что так будет всегда.
Самое главное знание, которое принесло нам прожитое двадцатилетие, печальное знание: дело не в общественном строе, а в разумном и упорном, разумно организованном труде. Сто лет назад казалось: достаточно свергнуть самодержавие – и наступит счастье и процветание. Двадцать лет назад мнилось: достаточно сковырнуть совок и социализм – и вот оно начнётся. Это та самая привычка к элементарным мыслям и простым решениям, свойственная нашей интеллигенции. Это не работает! И в этом, возможно, главное поучение прошедшего двадцатилетия.
Нам ещё предстоит создать приемлемую и работающую модель не только народного хозяйства, но и всей народной жизни. Модель, соединяющую частную инициативу и государственную организующую волю. Модель такой жизни, которая позволит нам преодолеть разруху и идти вперёд. Вот эту модель и надо обсуждать и обдумывать, а не делать вид, что всем всё давно известно и уже осуществлено в цивилизованных странах. Не сделано, не осуществлено. Самим надо думать и самим работать. Штольц не приедет.
***
Комментарий Н.Полякова:
Насчет того "что наблюдаем", т.е. разрухи, автор пишет хорошо, а вот насчет того "почему так получилось", "кто виноват" и "что делать" - явно слабовато. Оказывается, мы (условно в 1991 году) по простоте душевной выбрали себе не тех учителей, интеллигенция увлеклась американским неолиберализмом, примитивными лозунгами типа "даешь рынок!" и т.д., и т.п. А вот Бжезинский говорит: "Россия - побежденная держава. Она проиграла титаническую борьбу." То есть, шла титаническая борьба, а автор текста, похоже, этого и не заметил.
"В идее совместного предприятия нет ничего ни плохого, ни хорошего... Первое дело - деловой кураж учредителей." - если в плотине проделать дырочку и пристроить к ней электрогенератор - это будет вполне коммерчески успешное "совместное предприятие", и даже требующее некого делового куража для бурения самой дырочки. Вот только через некоторое время плотину может размыть, и все те главные цели, ради которых-то плотина и создавалась - орошение посевов, разведение рыбы... - все это погибнет. Из-за маленькой дырочки и "делового куража". И вот сейчас, когда плотина разрушена, а посевы на полях высохли и рыба сдохла - автор до сих пор не видит логической связи между этими событиями, и говорит нам: надо сажать хлеб, разводить рыбу... Но ничего не говорит про то, что нужно восстановить плотину, или хотя бы про то, как без плотины он собирается получить ту воду, которую раньше сохраняла плотина.
Источник: http://domestic-lynx.livejournal.com/40722.html |
