О февральской революции из дневника Зинаиды Гиппиус
22 февраля, среда
Белые места в газетах запрещены (нововведение), и речи думцев поэтому столь высоко обессмысленны, что даже Пуришкевич застонал: "Не печатайте меня вовсе!"
С хлебом, да и со всем остальным, у нас плохо.
А в общем - штиль. <...>
23 февраля, четверг
Сегодня беспорядки. Никто, конечно, в точности ничего не знает. Общая версия, что началось в Выборгской, из-за хлеба. Кое-где остановили трамваи (и разбили). Будто бы убили пристава. Будто бы пошли на Шпалерную, высадили ворота (сняли с петель) и остановили завод. А потом пошли покорно, куда надо, под конвоем городовых, - все "будто бы". <...>
Так как (до сих пор) никакой картины организованного выступления не наблюдается, то очень похоже, что это обыкновенный голодный бунтик, какие случаются и в Германии. Правда, параллелей нельзя проводить, ибо здесь надо учитывать громадный факт саморазложения правительства. И вполне учесть его нельзя, с полной ясностью.
Как в воде, да еще мутной, мы глядим и не видим, в каком расстоянии мы от краха. Он неизбежен.
24 февраля, пятница
Беспорядки продолжаются. Но довольно, пока, невинные (?). По Невскому разъезжают молоденькие казаки (новые, без казачьих традиций), гонят толпу на тротуары, случайно подмяли бабу, военную сборщицу, и сами смутились.
Толпа - мальчишки и барышни. Впрочем, на самом Невском рабочие останавливают трамваи, отнимая ключи.
Морозно и ветрено. Днем было солнце, и это придавало веселость (зловещую) невским демонстрациям.
Министры целый день сидят и совещаются. Пусть совещаются. Царь уже обратно скачет, но не из-за демонстраций, а потому, что у Алексея сделалась корь. <...>
25 февраля, суббота
Дела не утихают, а как будто разгораются. Медленно, но упорно. (Никакого систематического плана не видно, до сих пор; если есть что-нибудь - то небольшое, и очень внутри.)
Трамваи остановились по всему городу. На Знаменской площади был митинг (мальчишки сидели, как воробьи, на памятнике Ал.III). У здания Гор. Думы была первая стрельба - стреляли драгуны.
Пр-во, по настоянию Родзянки, согласилось передать продовольственное дело городскому управлению. Как всегда - это поздно. Риттих клялся Думе, что в хлебе недостатка нет. Возможно, что и правда. Но даже если... то, конечно, и это "поздно". Хлеб незаметно забывается, забылся, как случайность. <...>
Карташев упорно стоит на том, что это "балет", - и студенты, и красные флаги, и военные грузовики, медленно двигающиеся по Невскому за толпой (нет проезда), в странном положении конвоирующих эти красные флаги. Если балет... какой горький, зловещий балет! Или...
Завтра предрекают решительный день (воскресный). Не начали бы стрелять вовсю. А тогда... это тебе не Германия, и уж выйдет не "бабий" бунт. Но я боюсь говорить. Помолчим.
Интересно, что правительство не подает явных признаков жизни. Где оно и кто, собственно, распоряжается - не понять. Это ново. Нет никакого прежнего Трепова - "патронов на толпу не жалеть". Премьер (я даже не сразу вспоминаю, кто у нас) точно умер у себя на квартире. Протопопов тоже адски пришипился. Кто-то, где-то, что-то будто приказывает. Хабалов? И не Хабалов. Душит чей-то гигантский труп. И только. Странное ощущение.
Дума - "заняла революционную позицию"... как вагон трамвая ее занимает, когда поставлен поперек рельс. Не более. У интеллигентов либерального толка вообще сейчас ни малейшей связи с движением. Не знаю, есть ли реальная и у других (сомневаюсь), но у либерало-оппозиционистов нет связи даже созерцательно-сочувственной. <...>
В наших краях спокойно. Наискосок казармы, сзади казармы, напротив инвалиды. Поперек улицы шагает часовой.
26 февраля, воскресенье
День чрезвычайно резкий. Газеты совсем не вышли. Даже "Новое время" (сняли наборщиков). Только "Земщина" и "Христианское чтение" (трогательная солидарность!)
Сегодня с утра вывешено объявление Хабалова, что "беспорядки будут подавляться вооруженной силой". На объявление никто не смотрит. Взглянут - и мимо. У лавок стоят молчаливые хвосты. Морозно и светло. На ближайших улицах как будто даже тихо. Но Невский оцеплен. Появились "старые" казаки и стали с нагайками скакать вдоль тротуаров, хлеща женщин и студентов. (Это я видела также и здесь, на Сергиевской, своими глазами.)
На Знаменской площади казаки вчерашние - "новые" - защищали народ от полиции. Убили пристава, городовых оттеснили на Лиговку, а когда вернулись - их встретили криками: "Ура, товарищи-казаки!"
Не то сегодня. Часа в 3 была на Невском серьезная стрельба, раненых и убитых несли тут же в приемный покой под каланчу. Настроение войск неопределенное. Есть, очевидно, стреляющие (драгуны), но есть и отказавшиеся. Вчера отказался Московский полк. Сегодня, к вечеру, имеем определенные сведения, что - не отказался, а возмутился - Павловский. Казармы оцеплены и все Марсово Поле кругом. Говорят, убили командира и нескольких офицеров.
Связь между революционным движением и Думой весьма неопределенна, не видна. "Интеллигенция" продолжает быть за бортом. Нет даже осведомления у них настоящего.
Идет где-то "совет рабочих депутатов" (1905 год?), вырабатываются будто бы лозунги... (Для новых не поздно ли схватились? Успеют ли? А старые, 12-летние, сгодятся ли?)
До сих пор не видно, как, чем это может кончиться. На красных флагах было пока старое "долой самодержавие" (это годится). Было, кажется, и "долой войну", но, к счастью, большого успеха не имело.<...>
Бедная Россия. Незачем скрывать - есть в ней какой-то подлый слой. Вот те, страшные, наполняющие сегодня театры битком. Да, битком сидят на "Маскараде" в Имп. театре, пришли ведь отовсюду пешком (иных сообщений нет), любуются Юрьевым и постановкой
Мейерхольда - один просцениум стоил 18 тысяч. А вдоль Невского стрекочут пулеметы. В это же время (знаю от очевидца) шальная пуля застигла студента, покупавшего билет у барышника. Историческая картина!
Все школы, гимназии, курсы - закрыты. Сияют одни театры и... костры расположившихся на улицах бивуаком войск. Закрыты и сады, где мирно гуляли дети: Летний и наш, Таврический. Из окон на Невском стреляют, а "публика" спешит в театр. Студент живот свой положил ради "искусства"... <...>
27 февраля, понедельник
12 ч. дня. Вчера вечером в заседании фракций говорили, что у пр-ва существует колебание между диктатурой Протопопова и министерством якобы "доверия" с ген. Алексеевым во главе. Но поздно ночью пришел указ о роспуске Думы до 1 апреля. Дума будто бы решила не расходиться. И, в самом деле, она, кажется, там сидит. Все прилегающие к нам улицы запружены солдатами, очевидно, присоединившимися к движению. Приходивший утром Н. Д. Соколов рассказывал, что вчера на Невском стреляла учебная команда павловцев, которых в это время заперли. Это ускорило восстание полка. Литовцы и волынцы решили присоединиться к павловцам.
1 1/2 ч. дня. Идут по Сергиевской мимо наших окон вооруженные рабочие, солдаты, народ. Все автомобили останавливаются, солдаты высаживают едущих, стреляют в воздух, садятся и уезжают. Много автомобилей с красными флагами, заворачивающих к Думе.
2 ч. дня. Делегация от 25 тыс. восставших войск подошла к Думе, сняла охрану и заняла ее место.
Экстренное заседание Думы продолжается?
Мимо окон идет страшная толпа: солдаты без винтовок, рабочие с шашками, подростки и даже дети от 7-8 лет, со штыками, с кортиками. Сомнительны лишь артиллеристы и часть семеновцев. Но вся улица, каждая сияющая баба убеждена, что они пойдут "за народ". <...>
4 часа. Стреляют - большую часть в воздух. Известия: раскрыты тюрьмы, заключенные освобождены. Кем? Толпы чаще всего - смешанные. Кое-где солдаты "снимали" рабочих (Орудийный завод) - рабочие высыпали на улицу. Из предварилки между прочим выпущен и Манасевич, его чуть ли не до дому проводили.
Взята Петропавловская крепость. Революционные войска сделали ее своей базой. Когда оттуда выпустили Хрусталева-Носаря (председатель совета рабочих депутатов в 1905 г.), рабочие и солдаты встретили его восторженно. По рассказу Вани Пугачева на кухне (Ваня - старинный знакомый, молодой матрос):
"Он столько лет страдал за народ, так вот, недаром. (Мое примечание: Носарь эти десять лет провел в Париже, где вел себя сомнительно, вернулся только с полгода; по всем сведениям - сумасшедший...) Сейчас это его взяли и повезли в Думу. А он по дороге: постойте, говорит, товарищи, сначала идите в Окружной суд, сожгите их гадкие дела, там и мое есть. Они пошли, подожгли, и сейчас горит. Ну, привезли в Думу - к депутатам. Те сейчас согласились, пусть он какую хочет должность берет и министров выбирает. Стал он, значит, глава совета рабочих депутатов. (Мое примечание: Ваня совсем не "серый" матрос, но какая каша, даже любопытно: "глава" сов. раб. депутатов - "выбирает" министров и садится на любую "должность"...) Потом говорит: поедемте на Финляндский вокзал вызванные войска встречать, чтобы они сразу стали за народ... Ну, и уехали".
Окружной суд, действительно, горит. Разгромлено также Охранное отделение, и дела сожжены.
4 1/2 часа. Стрельба продолжается, но вместе с тем о правительственных войсках ничего не слышно. В Думе идут жаркие прения. Умеренные хотят Временное правительство с популярным генералом "для избежания анархии", левые хотят Временное правительство из видных думцев и общественных деятелей.
Узнала, что Дума, получив приказ о роспуске, вовсе не решила "не расходиться", весьма заколебалась и даже начала было собираться восвояси; но ее почти механически задержали события - первые подошедшие войска из восставших, за которыми полились без перерыва и другие. Передают, что Родзянко ходит, растерянно ударяя себя руками: "Сделали меня революционером! Сделали!"
Беляев предложил ему сформировать кабинет, но Родзянко ответил: "Поздно".
5 часов. В Думе образовался Комитет "для водворения порядка и для сношения с учреждениями и лицами". Двенадцать: Родзянко, Коновалов, Дмитрюков, Керенский, Чхеидзе, Шульгин, Шидловский, Милюков, Караулов, Львов и Ржевский.
Комитет заседает перманентно. Тут же во дворце Таврическом (в каком зале - не знаю) заседает и Сов. Раб. депутатов. В какой они связи с Комитетом - не выясняется определенно. Но там и представители кооперативов.
5 1/2. Арестовали Щегловитова. Под революционной охраной привезли в Думу. Родзянко протестовал, но Керенский, под свою ответственность, посадил его в министерский павильон и запер. (Голицын известил Родзянку, что уходит, равно будто бы и другие министры, кроме Протопопова.)
Все ворота и подъезды велено держать открытыми. У нас на дворе солдаты искали двух городовых, живущих в доме. Но те переоделись и скрылись. Солдаты, кажется, были выпивши.
На улицах пулеметы и даже пушки - все забранные революционерами, ибо, повторяю, о правит. войсках не слышно. А полиция скрылась.
Насчет других районов - слухи противоречивы: кто говорит, что довольно порядливо, другие - что были разгромы лавок.
6 часов. В восставших полках, в некоторых, убиты офицеры, командиры и генералы. Слух (непроверенный), что убит японский посланник, принятый за офицера. Насчет артиллеристов и семеновцев все так же неопределенно. На улицах ни одной лошади, ни в каком виде; только гудящие автомобили, похожие на дикобразов: торчат кругом щетиной блестящие иглы штыков.
7 часов. По словам Волковысского, сотр. моск. газеты "Утро России", "движение принимает стихийный характер". Родзянко и думцы теряют всякое влияние.
(Это похоже на правду. И эта возможность, конечно, самая ужасная. Да, неизъяснимо все страшно. Небывало страшно. То "необойдимое", что, зналось, все равно будет.)
9 часов. Есть тайные слухи, что министры засели в градоначальстве и совещаются под председательством Протопопова. Вызваны, кажется, войска из Петергофа. Будто бы начало сражения на Измайловском, но еще не проверено.
Воззвание от Совета Раб. депутатов. Очень куцее и смутное. "Связывайтесь между собой... Выбирайте депутатов... Занимайте здания"... О связи своей с Думским Комитетом - ни слова.
Все думают, что и с правительством еще предстоит бойня. Но странно, что оно так стерлось, точно провалилось. Если соберет какие-нибудь силы - не задумается начать расстрел Гос. Думы.
Вдоль Сергиевской уже смотрит пушка, но эта - революционная. (Ядра-то у всякой те же.)
О назначении будто бы Алексеева - слух смолк. Говорят о приезде то Ник. Ник-ча, то Мих. Ал-ча, то еще кого-то.
(Опять где-то стрельба.)
11 час. веч. Вышли какие-то "Известия". Общее подтверждается. Это Комит. петерб. журналистов. Есть еще воззвание рабоч. депутатов: "Граждане, кормите восставших солдат..."
О связи (?), об отношениях между Комитетом Думским и С.Р.Д. ни тут, ни там - ни слова.
12 час. У нас телефоны продолжаются, но верного ничего. От выводов и впечатлений хочется воздержаться. Одно только: сейчас Дума не во власти ли войск - солдат и рабочих? Уже не во власти ли?
28 февраля, вторник
<...> В 4 ч. известие: по Вознесенскому идет присоединившаяся артиллерия. На немецкой кирке пулемет. Стреляет в толпу.
Пришел Карташев, тоже в волнении и уже в экстазе (теперь не "балет"!)
- Сам видел, собственными глазами. Питиримку повезли! Питиримку взяли и в Думу солдаты везут!
Это наш достойный митрополит, друг покойного Гриши.
Войска - по мере присоединения, а присоединяются они неудержимо, - лавиной текут к Думе. К ним выходят, говорят. Знаю, что говорили речи Милюков, Родзянко и Керенский. <...>
Приходят люди, люди... Записать всего нельзя. Они приходят с разных концов города и рассказывают все разное, и получается одна грандиозная картина.
Мы сидели все в столовой, когда вдруг совсем близко застрекотали пулеметы. Это началось часов в 5. Оказывается, пулемет и на нашей крыше, и на доме напротив, да и все ближайшие к нам (к Думе) дома в пулеметах. Их еще с 14-го Протопопов наставил на всех высотах, даже на церквах (на соборе Спаса Преображенского тоже). Алекс.-Невский участок за пулемет с утра подожгли.
Но кто стреляет? Хотя бы с нашего дома? Очевидно, переодетые - "верные" - городовые.
Мы перешли на другую половину квартиры - что на улицу. Но не тут-то было. Началось с противоположного дома, прямо в окна. Улица опустела. Затем прошла вооруженная толпа. Часть ее поднялась наверх, по лестнице, искать пулемет на чердаке. Весь двор в солдатах. По ним жарят. Мы меняли половины в зависимости, с какой стороны меньше трескотня.
Тут же явился Боря Бугаев из Царского, огорошенный всей этой картиной уже на вокзале (в Царском ничего, слухи, но стоят себе городовые).
С вокзала к нам Боря полз 5 часов. Пулеметы со всех крыш. Раза три он прятался, ложился в снег, за какие-то заборы, путаясь в шубе. <...>
Звонок (позднее вечером). Из хорошего источника. Будто бы в Ставке до вчерашнего вечера ничего не знали о серьезности положения. Узнав - решили послать три хорошо подобранные дивизии для "усмирения бунта".
И еще позднее - всякие кислые известия о нарастающей стихийности, о падении дисциплины, о вражде Совета к думцам...
Но довольно. Всего не перепишешь. Уже намечаются, конечно, беспорядки. Уже много пьяных солдат, отбившихся от своих частей. И это Таврическое двоевластие...
Но какие лица хорошие. Какие есть юные, новые, медовые революционеры. И какая невиданная, молниеносная революция. Однако выстрел. Ночь будет, кажется, неспокойная. <...>
1 марта, среда
С утра текут, текут мимо нас полки к Думе. И довольно стройно, с флагами, со знаменами, с музыкой. Дмитрий даже сегодня пришел в "розовые тона", ввиду обилия войск дисциплинированных.
Мы вышли около часу на улицу, завернули за угол, к Думе. Увидели, что не только по нашей, но по всем прилегающим улицам течет эта лавина войск, мерцая алыми пятнами. День удивительный: легко-морозный, белый, весь зимний - и весь уже весенний. Широкое, веселое небо. Порою начиналась неожиданная, чисто вешняя пурга, летели, кружась, ласковые белые хлопья и вдруг золотели, пронизанные солнечным лучом. Такой золотой бывает летний дождь; а вот и золотая весенняя пурга.
С нами был и Боря Бугаев (он у нас в эти дни). В толпе, теснящейся около войск, по тротуарам, столько знакомых, милых лиц, молодых и старых. Но все лица, и незнакомые, - милые, радостные, верящие какие-то... Незабвенное утро. Алые крылья и Марсельеза в снежной, золотом отливающей, белости... <...>
Утренняя светлость сегодня - это опьянение правдой революции, это влюбленность во взятую (не "дарованную") свободу, и это и в полках с музыкой, и в ясных лицах улицы, народа. И нет этой светлости (и даже ее понимания) у тех, кто должен бы сейчас стать на первое место. Должен - и не может, и не станет, и обманет... <...>
У нас пулеметы протопоповские затихли, но в других районах действуют вовсю и сегодня. "Героичные" городовые, мало притом осведомленные, жарят с Исаакиевского собора...
За несколько дней до событий Протопопов получил "высочайшую благодарность за успешное предотвращение беспорядков 14 февраля". Он хвастался, после убийства Гришки [Распутина], что "подавил революцию сверху. Я подавлю ее и снизу". Вот и наставил пулеметов. А жандармы о сию пору защищают уже не существующий "старый режим".
А полки все идут, с громадными красными знаменами. Возвращаются одни - идут другие. Трогательно и... страшно, что они так неудержимо текут, чтобы продефилировать перед Думой. Точно получить ее санкцию. Этот акт "доверия" - громадный факт; плюс... а что тут страшного - я не знаю и молчу.
Боря смотрит в окно и кричит:
- Священный хоровод!
Все прибывают в Думу - и арестованные министры, всякие сановники. Даже Теляковского повезли (на его доме был пулемет). Арестованных запирают в Министерский павильон. Милюков хотел отпустить Щегловитова. Но Керенский властно запер и его в павильон. О Протопопове - смутно, будто он сам пришел арестовываться. <...>
2 марта, четверг
Сегодня утром все притайно, странно тихо. И погода вдруг сероватая, темная. Сидим, сумерки, огня не зажигаем, ждем, на душе беспокойно. Страх - и уже начинающееся возмущение.
Вдруг - это было уже часов в 6 - телефон, сообщение: "Кабинет избран. Все хорошо. Соглашение достигнуто". Премьером Львов (москвич, правее кадетов), затем Некрасов, Гучков, Милюкова, Керенский (юст.) Замесу следующее: революционный кабинет не содержит в себе ни одного революционера, кроме Керенского. Правда, он один многих стоит, но все же факт: все остальные или октябристы, или кадеты, притом правые, кроме Некрасова, который был одно время кадетом левым. <...>
На кухне наш "герой" - матрос Ваня Пугачев. Страшно действует. Он уже в Совете - депутатом. Пришел прямо из Думы. Говорит охрипшим голосом. Чуть выпил. В упоении, но рассказывает очень толково, как их смутил сегодня Приказ №1.
- Это тонкие люди иначе поняли бы. А мы прямо поняли. Обезоруживай офицеров. Кузьмин расплакался. А есть у нас капитан II ранга Лялин - тот отец родной. Поехали мы в автомобиле, он говорит: вот адъютанта Саблина - убивайте. Он вам враг, а вот Дан, хоть и фамилия не русская, друг вам. Вы много сделали. Крови мало пролито. Во Франции столько крови пролили...
Поздно ночью - такие, наконец, вести, определенные: Николай подписал отречение на станции Дно в пользу Алексея, регентом Мих. Ал. <...>
3 марта, пятница
Утром - тишина. Никаких даже листков. Мимо окон толпа рабочих, предшествуемая казаками. С громадным красным знаменем на двух древках: "Да здравствует социалистическая республика". Пение. Затем все опять тихо.
Наша домашняя демократия грубо, но верно определяет положение: "Рабочие Мих. Ал. не хотят, оттого и манифест не выходит".
Царь, оказывается, отрекся и за себя и за Алексея ("мне тяжело расставаться с сыном") в пользу Михаила Александровича.<...>
Сегодня революционеры реквизировали лошадей из цирка Чинизелли и гарцевали воистину "на конях" - дрессированных. На Невском сламывали отовсюду орлов, очень мирно. Дворники подметали, мальчишки крылья таскали, крича: "Вот крылышко на обед".
Боря, однако, кричит: "Какая двоекрылая у нас безголовица!" Именно.
