Национальная ассамблея

Предстоящие торжества инаугурации Медведева, утверждения Путина премьером, переходящие в демонстрацию боевой техники на Красной площади 9 мая призваны показать граду и миру, что правящий режим един и сплочён как никогда.

С этим можно согласиться, но только с учётом особой двойственной природы данной консолидации. Будучи обращённым вовне, во всём, что касается взаимоотношений с подведомственным ему обществом, правящий режим, действительно, един и сплочён. Однако, будучи повёрнутым внутрь себя, режим раздирается острыми противоречиями. Это только по телевизору не видно, что, например, Медведев и Сечин, Сурков и Грызлов и т.д., мягко говоря, «недолюбливают» друг друга. Дело, конечно, не в их личных отношениях, а в непримиримости представляемых ими бизнес-интересов крупных олигархических и бюрократических групп, на удовлетворение аппетитов которых не хватит богатств России, как бы велика и обильна она ни была. Противоречие между внешней сплочённостью власти (против народа и любых проявлений его самостоятельной жизни) и её внутренним расколом, похоже, и есть ахиллесова пята режима, которая рано или поздно будет поражена «стрелой Париса».

Дело в том, что если власть противопоставлена обществу, а общество отчуждено от власти, то последнее фактически предоставляется самому себе и неизбежно будет структурироваться и организовываться помимо власти. КПРФ констатировала эту тенденцию ещё на исходе первого президентского срока Путина и выдвинула лозунги самоорганизации, самоуправления и самозащиты народа. Другой вопрос – условия, темпы и сроки реализации этих лозунгов, но направление развития определено правильно.

И это чувствует власть. Она прекрасно отдаёт себе отчет в том, что всё, что происходит в обществе помимо неё, объективно направлено против неё. И поэтому она прилагает огромные усилия, чтобы удержать общество в состоянии протоплазмы, подавляя любые намёки на его самоорганизацию. Разлить протоплазму строго отмеренными дозами в сосуды строго определенного объёма. Или, на худой конец, перегородить её потоки дамбами и плотинами. Так Угрюм-Бурчеев хотел остановить реку. Он ничего не знал ни о процессе образования рек, ни о законах, по которым они текут вниз, а не вверх, но был убеждён, что стоит только указать: от сих мест до сих – и на протяжении отмеренного пространства возникнет материк.

Такой «материк» ударными темпами насыпается властью. Принимаются сотни законов и инструкций насчёт того, что считать, а что не считать «партиями», «общественными организациями», «демонстрациями», «забастовками» и т.д. И всё, что не отвечает инструкциям, подводится под статью об «экстремизме». По тем же инструкциям насаждаются искусственные образования, имитирующие гражданское общество, типа «общественной палаты» или прорежимных «молодёжных движений».

Но питаемая властью мания порядка и регламентации её же и погубит. То, чтО внешне выглядит абсолютным господством власти над обществом, означает на самом деле, что общество предоставляется самому себе. По закону взаимного перехода противоположностей, полная зарегулированность оборачивается полной разрегулированностью, рабство – свободой. Мы уже писали недавно и повторим еще раз. Никакая общественная жизнедеятельность никогда не могла и не может быть втиснута в рамки жёсткой альтернативы «дозволяется – не дозволяется». Реальная жизнь шире, и посредине всегда остаётся обширное поле действий, регулируемое «явочным порядком». Их с каждым днём всё больше и больше. Это, например, и недавние уличные акции против ментовского беспредела, и забастовка локомотивных бригад. Назвать их незаконными, а то и экстремистскими, конечно, можно, но невозможно объявить их несуществующими и не играющими никакой роли в политике. «УймУ, я её уймУ», – твердил Угрюм-Бурчеев, отдавая приказ будочникам: «Гони!». Но «излучистая полоса жидкой стали сверкнула ему в глаза, сверкнула и не только не исчезла, но даже не замерла под взглядом этого административного василиска. Она продолжала двигаться, колыхаться и издавать какие-то особенные, но несомненно живые звуки. Она жила. – Кто тут? – спросил он в ужасе». Готов поспорить, что несмотря на весь показной оптимизм власти, она вскакивает по ночам и спрашивает КТО ТУТ?

Но тот же вопрос должна ежедневно и еженощно задавать себе оппозиция. Ведь она отнюдь не едина, её также раздирают противоречия. Мне не раз приходилось слышать стенания: ну что вам стоит объединиться хотя бы на время! Стенающие видят причину раздрая преимущественно в личных амбициях «вождей», как будто они сплошь гоголевские Иваны Ивановичи и Иваны Никифоровичи. Стоит, мол, преодолеть амбиции, и всё будет хорошо. Однако эти благие пожелания не опираются на объективные общественные факты и тенденции. Оппозиция режиму очень разная, и отнюдь не в личном, а в социально-классовом содержании, – левая, либеральная и националистическая. А внутри каждой из этих групп существует не меньше враждующих между собой фракций. Надеяться на то, что они сумеют если не помириться, то хотя бы наладить «конструктивные взаимоотношения», не очень реалистично. По мере того как преодолевается экономический коллапс и возобновляется экономический рост, на первый план социальной жизни выступают классовые противоречия между эксплуататорами и эксплуатируемыми. Свидетельством тому является рост забастовочного движения. В борьбе с забастовщиками капиталисты в очередной плюнут на собственные политические права и свободы – лишь бы репрессивный режим оградил их прибыли. Об этом писали ещё «Вехи» сто лет тому назад: каковы мы есть, нам не только нельзя мечтать о слиянии с народом, – бояться его мы должны пуще всех казней власти и благословлять эту власть, которая одна своими штыками и тюрьмами еще ограждает нас от ярости народной.

Идея о том, что все сторонники «чистой демократии» имеют шанс объединиться в борьбе за права и свободы человека, отбросив все разделяющие их разногласия, – это идея, если искать аналогии в истории последних лет царской России, чисто либеральная, «кадетская». Она исходит из тезиса, что есть только два политических лагеря: «за конституцию» и «против конституции», а что сверх того, то от лукавого. Неправда! – говорил Ленин, доказывая тысячами фактов и логических доводов, что в России борются не два, а три лагеря: черносотено-помещичий (от крайне правых до октябристов), либерально-буржуазный (прогрессисты и кадеты) и демократический (социал-демократы, эсеры, трудовики). Не будет на Руси никакой демократии, говорил Ленин, пока массы считают кадетов демократами.

Сегодня, слава богу, почти уже никто на Руси не считает «Яблоко» или СПС демократами (хотя отдельные деятели и ячейки этих партий и делают робкие шаги в сторону реального демократизма). У нас теперь другая напасть – само слово «демократия» превратилось усилиями либералов в ругательное, и сегодня больше в ходу вера в «доброго царя». И вот, на фоне острой потребности реабилитировать доброе имя демократии, рядом политиков, именующих себя «левыми», предпринимается попытка внушить массам, что «кадеты – тоже демократы». Речь идёт об идее созыва некоей «национальной ассамблеи», как «протопарламента», в котором будут представлены все «несистемные» правые и «левые» силы.

Вполне возможно, что левые сторонники этой идеи (они же – будущие участники «национальной ассамблеи») руководствуются самыми благими соображениями. Но соображения эти, надо признать, вполне «меньшевистские», ведущие к подчинению демократии либерализму. И, кроме того, проектируемая «ассамблея» строится на таких организационных принципах, которые гарантируют её скорый распад.

В обоснование идеи альтернативного парламента нередко ссылаются на опыт Советов. Но при этом не учитывают, что в истории трёх русских революций было минимум две «модели» Советов – 1905 и 1917 года. В 1905 году лишь в отдельных случаях Советы избирались непосредственно рабочими коллективами, а преимущественно они формировались из представителей, делегируемых партиями. В 1990-х годах по этому принципу образовались Фронт Национального Спасения и Народно-Патриотический Союз России на идеологической почве «государственности», «державности», единства «левых» и «правых», «красной» и «белой» идеи. Определённую положительную роль эти объединения, несомненно, сыграли, но одновременно и показали свою ограниченность. Совсем нетрудно было собрать несколько десятков или даже сотен «партий» и «движений», вожди и участники которых являются членами одной и той же партии. Но поскольку практиковался пресловутый «валовой подход», многократный повторный подсчёт одних и тех же предметов, зачастую получалось не сложение, а взаимное погашение сил.

По принципиально иной «модели» строились Советы рабочих и солдатских депутатов 1917 года. Депутаты не делегировались партиями, а избирались заводами и полками. Речь шла не о пропорциональном представительстве, не о соглашении, допустим, между большевиками, меньшевиками и эсерами, а об их борьбе за влияние на массы, которые в конечном счёте и решают всё. Так, в марте в Советы было избрано лишь около 10 процентов большевиков. А в сентябре, после разгрома корниловского путча, – уже более половины в обоих столичных Советах.

Короче говоря, для создания полноценного народного представительства требуется не полюбовное соглашение «партий» и «движений», а верховный арбитр. Который не «примирит», а сделает выбор, кому в «народном парламенте» быть в большинстве, а кому – занимать несколько мест на задней скамейке. Таким арбитром может быть только народ. И ему необходима некоторая «площадка», на которой возможны реальные, а не виртуальные выборы. Такой всероссийской площадки пока нет. И создать её «сверху» невозможно никакими ассамблеями и съездами. Она может возникнуть только «снизу», в процессе самоорганизации и самозащиты народа. Этот процесс, пусть пока медленно, робко и не очень заметно, но идёт вопреки всем усилиям власти. Задача же оппозиционной политики – помочь этому процессу, идейно вооружить его.

…Весной 1906 года питерские эсеры настаивали на немедленном восстановлении Советов. Не хорохорьтесь, предостерегал их Ленин, - старые формы Советов себя уже изжили, а новые только вызревают, но вызреют обязательно! И он не ошибся.