Диагноз: безработный

Речь идет об одной из серьезнейших проблем современного мира, болезненной не только для России, но и для самых благополучных стран Запада.

Безработные Запада не голодают, они получают пособие, достаточное для скромной жизни. Однако это головная боль и хорошо натертая мозоль Запада — не только люди, годами и даже десятилетиями пребывающие «на пособии», но и целые поколения, целые кварталы «социальщиков».

Меня всегда удивляло, что многие люди как бы не видят и не понимают этой ситуации. Они даже не понимают, как это можно — не найти работу? Они вот находят очень быстро и легко. И работу, и любую подработку. Они не знают, как от предложений отвязаться.

Поэтому, естественно, те официальные 4 миллиона (и 8 неофициальных) безработных, например, в Германии — это в их глазах люди, которые «не хотят». Которые «развращены тем, что ищут работу получше» (как сказала (с) одна дама), или просто «алкаши и социопаты» (это уже ближе к истине). Ну и конечно же, по мнению благополучного большинства, это «безнравственные люди, не желающие работать».

Я знаю, что это не так. Точнее — не совсем так.

Но почему? И в чем же тогда причина существования большого количества таких людей? Если работу «легко найти»?

Дело в том, что работу не могут найти одни и те же люди. Всегда. А другие — могут.

Чем же отличаются те, кто не может?

Так постепенно мне стало ясно, что хроническую безработицу можно сравнить с заболеванием.

Человек как товар

В капиталистическом обществе человек представляет из себя товар. А товар может быть ходовым или лежалым, может хорошо продаваться или плохо. Или совсем никак.

Какие качества важны на рынке труда?

Образование, рабочие навыки, квалификация. Несомненно. Но это даже не половина того, что нужно и важно, чтобы быть хорошо проданным.

Внешность. Желательно, наиболее стандартная — скажем, полный человек однозначно проигрывает. Очень важно умение правильно одеться и выглядеть согласно общественным приличиям. Выкрутасы в одежде и внешности — здесь все зависит от отрасли, скажем, программиста с хайром и пирсингом во всех возможных местах еще возьмут (если шеф понимающий), а вот в банке одного моего знакомого долго пытали насчет природных кудрей — не завивает ли он их специально.

Семейное положение, пол. Тут все понятно. Одинокий мужчина — идеальный вариант (наличие подруги не в счет). Женщина, обремененная детьми, может мечтать о работе до скончания века.

Обаяние, коммуникабельность. Одно из самых важных качеств. Не только в сфере услуг, но даже в фирмах IT. Говоря по англо-немецки — Teamfähigkeit, способность к работе в команде, которая оценивается именно по умению произвести впечатление. Первое — если оно окажется не очень, второго уже не будет.

Наличие других психических нарушений — алкоголизм, наркомания, депрессии. Просто частые физические болезни с необходимостью уходить на больничный. Все это очень сильно ухудшает положение. Но это не распространенный вариант, это, скажем так, вариант довольно редкий, чтобы алкоголизм был причиной безработицы, а не наоборот.

Связи. Это фактор, выводящий человека за рамки работорговли. Тут все просто. Имея маму, папу, дядю, близкого друга — руководителя фирмы — получить какое-либо место куда проще, чем не имея таковых. Есть свои связи и в диаспорах — скажем, есть фирмы по уборке помещений, где работают практически одни эмигрантки из России. Не специально — просто как только освобождается место, каждая из работниц пускает клич по русским знакомым.

Исходя из этих факторов, легко понять, кто именно попадает в хронические безработные.

Безработными не рождаются (этиология)

Вопреки распространенному мнению, ни один человек не желает быть безработным по собственной воле. Изначально, разумеется. Ни разу не видела ребенка, который планировал бы стать безработным. Да и взрослых, сознательно переходящих в это состояние (н.в. — имея другие возможности!), не видела.

Потеря работы — это всегда шок. Неудачи в поиске поначалу кажутся случайными и пугают.

Почему это заболевание начинается? Варианты бывают совершенно разные.

1. Образование.

Мари К., 18 лет, студентка двухлетней профессиональной школы по специальности «социальный помощник». Как все немецкие дети, Мари училась с 6 до 10-ти лет в общей начальной школе. К сожалению, оценки Мари оставляли желать лучшего. В 10 лет, после 4-го класса, девочка была распределена в так называемую хауптшуле, куда попадает примерно треть немецких детей (лучшие идут в гимназию, средние ученики — в реальную школу).

В хауптшуле, где оказалась Мари, учились самые разные подростки. Из трех десятков ребят человек пять приехали из мусульманских стран и плохо говорили по-немецки. Было трое-четверо отпетых хулиганов из социально неблагополучных семей. Двое инвалидов — с синдромом дефицита внимания (мальчик практически не мог учиться, но спецшкол для таких детей не существует) и с алалией. Ребенок посещал начальную школу для инвалидов по речи, но речь улучшилась незначительно, и в пятом классе мальчик оказался в хауптшуле, не умея толком говорить, но по крайней мере, умея читать — в классе было несколько ребят, которые и этим полезным навыком не овладели. Наконец, там были просто плохие ученики, не слишком честолюбивые или не слишком способные — как Мари. Заниматься в таком классе было почти невозможно. Учителя относились к своим обязанностям чаще всего с пренебрежением. Месяцами не было английского, часто выпадали занятия по математике и родному языку. Если кто-то задавал учителю сложный вопрос по изучаемому материалу, ответ чаще всего следовал такой: вам это не нужно, это изучают в реальной школе или гимназии. Домашних заданий давали мало, да их почти никто и не делал. В этой школе учиться было несложно — отсидел занятия, и можно идти развлекаться.

Мари оказалась при выпуске одной из лучших. Ей порекомендовали идти учиться дальше, поступить в 10й класс реальной школы. Так она и сделала, но очень скоро открыла, что в реальной школе учиться тяжело. Там и одноклассники поумнее, и требования повыше. Кое-как, с огромным трудом Мари все же получила аттестат. Большинство ее одноклассников не могли и этого, их после окончания общего образования ждали только самые примитивные специальности, при полной невозможности учиться дальше.

Получив аттестат, Мари поступила в школу медсестер, как давно мечтала. Место получила не сразу, пришлось писать около 60 резюме и ехать учиться за 300 км от дома. Конкурс 8 человек на место — дело нешуточное. Мари повезло. Но... через полгода выяснилось, что ее средний балл слишком низок, она не в состоянии изучить теорию, необходимую для медсестры — и после полугодового испытательного срока Мари и еще четверо соискателей с треском вылетели из школы.

После этого осталось лишь одно — поступить на двухлетний курс «социального помощника». Окончание этого курса даст Мари право работать нянечкой в детском саду, помощницей сиделки в доме престарелых или домработницей. Впрочем, это же можно делать, и не имея никакого образования. Проблема заключается в том, что в таких профессиях практически почти невозможно найти полноценную работу на полный рабочий день (2-3 работы не увеличивают доход из-за сложного налогового законодательства). А это значит, что даже работая 12-20 часов в неделю (в лучшем случае), Мари вынуждена будет получать пособие — иначе не хватит до прожиточного минимума. Кроме того, именно на таких «специальностях» работники наиболее уязвимы, их сокращают при первой возможности.

Через три месяца Мари закончит образование. На вопрос, найдет ли она рабочее место, есть ли такие места — девушка беспомощно пожимает плечами. Может быть, ей повезет.

2. Личностные качества, социальные условия родителей, заболевания.

Стефан — мальчик из социально неблагополучной семьи. Его мама давно ушла из дома. Папа пьет. Почти все время восьмилетний мальчик проводит на улице. Носки и одежду не меняет неделями. Он курит — бычки; иногда ему удается стянуть сигареты. Учитель, увидев Стефана курящим, посмеивается и сообщает, что капля никотина убивает лошадь. Деньги и питание — не проблема для Стефана. Стянуть что-нибудь в супермаркте несложно, как и подобрать то, что плохо лежит. В школе Стефан иногда появляется — иначе начнутся проблемы со службой по делам несовершеннолетних. Он должен закончить начальную школу, потом еще пять лет оттрубить в хауптшуле, а потом — Стефан вряд ли научится когда-нибудь думать о том, что будет «потом». Для его отца «потом» не существует.

У Филиппа совершенно другая ситуация. Его родители — приличные люди, сам он был очень умным мальчиком. Его даже признали «особо одаренным» в математике. Коэффициент интеллекта у Филиппа равен 140. К сожалению, Филипп оказался не способен записать домашнее задание, выучить и пересказать текст, а его почерк прочесть не мог никто. Во всех школах, где учился Филипп, его травили всем классом — поведение, казалось бы, тихого и спокойного мальчика, почему-то раздражало одноклассников. Мама буквально выплакивала его поступление в гимназию, ходила к учителям, убеждая их не выгонять сына из школы. Филиппа обследовали психиатры. Поставили диагноз — «аутические черты характера». Но «черты характера» (а подобное бывает очень часто) — это не настоящий диагноз, дающий право на инвалидность и льготы.

В 29 лет Филипп наконец закончил высшую школу, получив диплом информатика.

С первой работы его уволили — это был крупный банк, и шеф не смог вынести человека, не способного вовремя застегивать ширинку и правильно носить галстук.

Через год он нашел вторую работу — но там все было еще хуже, ему устроили такой же «моббинг», как, бывало, в школе. Филипп попытался покончить самоубийством. Лечился от депрессии. К тому времени он, не умеющий обращаться с деньгами (хотя в уме свободно перемножал четырехзначные числа), прочно и навсегда завяз в долгах. Чем больше неудачных собеседований он проходил, тем больше рос его страх перед людьми и поиском работы. Наконец, Филипп попытался пройти курс лечения у психолога, мама дала деньги на это — но курс ему не помог.

Филипп больше не рассчитывает когда-либо найти работу. Он очень доволен, потому что может сидеть дома перед экраном дешевого пи-си и погружаться в виртуальный мир. Он играет в компьютерные игры и болтает в чате с подростками, похожими на него самого. Мир реальный интересует его с каждым годом все меньше.

3. Ловушка – «Домохозяйка».

Таня вышла замуж за русского немца и уехала в Германию. Ее немного смущал протест мужа против того, чтобы она работала, училась, словом — жила какой-то иной жизнью, помимо семьи и дома. Танины родители всегда придерживались другого мнения на этот счет. Но самой Тане сидеть дома скорее нравилось. Родился мальчик, через три года — девочка. Муж устроился работать электриком, на жизнь семье хватало. А если не хватало — Таня шла подрабатывать уборщицей у немцев или собирать детали на конвейере, немного, 10-15 часов в неделю. Это было удобно — и дополнительные деньги в семью, и дети не брошены. Тем более, что немецкие садики работали очень неудобно, только с утра, няни были исключительно дороги, и пока дети были маленькие, Таня, как и большинство немецких женщин, просто не имела возможности пойти работать и учиться.

Поскольку Таня была интеллектуалкой, закончила пединститут, жить так ей было скучновато. Но она нашла отдушину — ударилась в религию. В их городке не было православной церкви, Таня стала ходить на собрания баптистов. Муж одобрил это начинание и сам тоже на какое-то время увлекся религией. На собраниях Таня могла пообщаться с такими же, как она, женщинами из России, неглупыми, образованными, обменяться книгами и поговорить о жизни. Религия тоже убеждала Таню, что жизнь домохозяйки — самая правильная и подходящая для женщины. Естественная жизнь семьи — это патриархат, при котором муж, глава, защитник и добытчик, обеспечивает пропитание, а жена заботится о доме и детях. Шло время, дети подросли, а Таня стала старше. И тут муж, уже как-то охладевший к религии, встретил настоящую любовь. Очень скоро Таня осталась с детьми одна. До сих пор она считала, что уж в Германии-то в такой ситуации с неверного ловеласа можно получить хотя бы достойное содержание. Но выяснилось, что это не так. Бывший муж с помощью адвоката без труда доказал, что должен платить лишь самые мизерные алименты. Таня оказалась перед необходимостью искать полноценную работу. Но здесь никому не нужно было ее педагогическое образование, полученное 12 лет назад, опыта работы у нее не было, возраст, внешность и коммуникабельность... гм... Таня стала осознавать, что постоянно обкрадывала себя.

Работающая женщина понимает, что от ее внешности и личности зависят денежки, и делает многое для себя. А домохозяйка Таня? Для нее купить новые туфли, сделать прическу, не говоря уже — ходить в фитнес-центр или на курсы повышения квалификации — это было чистое баловство. Как можно тратить деньги на себя, когда в семье детям постоянно нужны то сапожки, то учебники, то плата за музыкальную школу. А мужу нужна приличная одежда — он же работает, он должен быть презентабелен! Так жила не одна Таня. Большинство ее знакомых домохозяек давно расплылись, одевались бесцветно и не умели общаться с людьми так, как это необходимо для поиска работы. Это относилось не только к русским эмигранткам, но и к немкам, обремененным семейством. Таня поняла, что все эти люди — муж, который настойчиво требовал ее „сидения дома“, пастор, который вещал о предназначении женщины, единомышленницы, которые с презрением относились к «карьерным дамам-феминисткам», журналисты, которые писали умные статьи о правильности патриархата — попросту врали ей. Никакого патриархата давно уже не существует. Никаких мужских обязанностей, никакой защищенности женщины и детей нет и не предвидится. Жить так, как жила она — было нельзя. Но к сожалению, изменить в этом что-либо теперь было уже очень и очень сложно.

Мы рассмотрели несколько типичных случаев того, как становятся хроническими безработными. Разумеется, есть и другие варианты.

Течение болезни (патогенез и симптомы)

Потеряв работу, человек обычно не понимает, что произошло. Он даже радоваться может — ходить никуда не надо. Потом начинает искать новую. Если находит — значит, он здоров. Значит, у него все в порядке. Но какая-то часть людей ТАК И НЕ НАХОДИТ.

Не потому, что «не хочет». Пути поиска известны, они одинаковы. Ничего сложного там нет. Просто потому, что не подходит, не берут. Потому что не обладает нужными товарными качествами.

Простой пример. Ищут продавщицу на заправку, дают объявление в газету. Приходит восемь женщин. Скажем, одна из них — немка 25 лет, с небольшим, но опытом работы, без семьи и детей. Другая — сорокалетняя эмигрантка с тремя детьми (почему я о национальности — важна не она, а умение общаться и язык, у эмигрантки это почти наверняка будет хуже. Да и просто «свои» удобнее). Кого возьмут, уточнять надо?

После двадцати, пятидесяти, двухсот попыток у человека развивается так называемый «синдром выученной беспомощности».

По-простому это можно выразить так: все бесполезно. Ищи работу — не ищи, все равно ничего не изменится. А ведь искать работу тяжело. Это стресс. Отказы вгоняют в депрессию все глубже. Раз ничего не изменится — нет смысла продолжать ту же тактику. Это состояние может наступить через три месяца поисков, через год, через пять лет... Но оно наступит обязательно.

Можно ли предотвратить наступление этого состояния отменой или снижением пособий? Нет, нельзя. Казалось бы, логично — раз человека кое-как кормят, он «имеет возможность» смириться и ничего не делать. Вот если бы у него «не было выбора», то он продолжал бы искать.

Но дело обстоит как раз противоположным образом. Это видно по России, где нет пособий, но достаточно много людей, не имеющих работы. Они сидят на шее ближних или становятся бомжами. Непонятно, на что и как существуют бомжи — но как-то существуют. Правда, видимо, недолго. И у них есть та же пассивность, тот же синдром выученной беспомощности, уверенность, что изменить ничего нельзя. Просто потому, что пробовали в свое время — и ничего не вышло.

То же можно сказать и о сниженных пособиях. Как ни странно, чем у человека больше денег — тем больше шансов выстоять и не опуститься. Хотя что тут странного? Деньги — это энергия, это источник положительных эмоций, и даже элементарно, чтобы написать резюме и сделать фотографию на резюме — нужны деньги, чтобы выглядеть нормально — нужны деньги... Чем меньше пособие, тем больше человек станет опускаться, и тем меньше у него будет шансов вылезти из этой ямы.

Даже если говорить об экономическом принуждении — человек, у которого есть хоть что-то (старенькая машина, какие-то деньги, какой-то уровень жизни) боится это потерять и сражается за то, чтобы это не потерять. А вот когда человеку терять уже нечего совсем, когда ему хватает только на самые дешевые продукты — тогда нет и смысла бороться. Ниже пола упасть нельзя. Проще напиться водки или нажраться дешевого шоколада.

Через 2-3 года безработицы терять уже, как правило, нечего.

И состояние усугубляется. Возникает патологический круг.

Как-то давно я оказалась на собрании на бирже труда, куда пришли именно постоянные, хронические безработные. Что меня поразило — одежда, внешность, выражение лиц. Этих людей можно узнать в толпе. Они плохо одеты. Не просто дешево (это понятно), но плохо, безвкусно, непонятно как, сразу видно, что человеку просто плевать, как он выглядит. Лица — бесцветные, помятые, испитые, на них лежит тень безнадежности. Это не фигуральное выражение, это — видно. Так же вот тяжелобольные отличаются от здоровых. Там были и алкоголики, и не-алкоголики, половина — женщины, но выглядели все одинаково. Многие женщины безобразно полные.

Воля к жизни, к борьбе пропадает после многих безуспешных попыток „подняться“. Можно ли винить в этом человека? Конечно, можно, ведь это просто — пинать лежачего, правда? Он же не даст сдачи. Он уже со всем смирился, и с пинками, и с тем, что он — человек низшего сорта.

Оттого, что пропадает воля, ухудшаются товарные качества. У многих развивается алкоголизм. Многие полнеют. Начинаются болезни. Дешевые продукты и дешевая водка безработным в Германии доступны (были бы недоступны — возможно, было бы меньше полных, зато больше алкоголиков травилось бы суррогатами, как это бывает в России).

Ухудшается и коммуникабельность, способность к общению. Потому что этого общения нет, и потому что у человека развивается социофобия. Тоже очень распространенная вещь.

Ухудшаются, словом, почти ВСЕ товарные качества. Образование, когда-то полученное, теряет смысл. Навыки пропадают. Пробелы в биографии не украшают резюме.

Чем дольше человек находится в этом состоянии, тем меньше у него шансов из него выйти. Именно потому, что состояние усугубляется.

Кто-то уходит в криминал, но для этого нужна определенная воля — это редко, и это другой случай.

А внешне безработный, конечно, может казаться «довольным жизнью пофигистом», «хлещущим водку, потому что ему так хочется», и так далее, и тому подобное.

Лечение

Никто, никогда в капиталистическом обществе не занимается и не станет заниматься лечением этой болезни. Потому что лекарство здесь одно — труд. А где его взять?

Я слышала от преуспевающих людей отзывы — да эти социальщики все равно не работают, даже если их принять. Они не могут работать.

Конечно, не могут. После нескольких лет тяжелой социальной болезни они нуждаются в реабилитации, в щадящих условиях труда. Не в плане поблажек, конечно, а в плане того, что ждать от них на первых порах великих трудовых свершений — бессмысленно. Какое-то время из них нельзя выжимать соки, как из нормальных людей. Им надо дать возможность освоиться, почувствовать себя таким же человеком, как и другие — не хуже. Почувствовать, что можно жить иначе.

Приодеться и вылечиться. А потом постепенно повышать требования.

Кто же пойдет на такое? Даже принять на работу такого хроника, просто принять — это и то очень редко случается.

Безработица в капиталистическом обществе запрограммирована. Это значит вот что: если представить гипотетическое общество, где все имеют высшее образование, все волевые, сильные, коммуникабельные и так далее — в нем все равно выделится группа худших по рыночным качествам, которые и станут безработными.

Учитывая вышеизложенное, можно сказать вот что: за свое благополучие «средний класс» платит миллионами жизней — пусть они просто сломаны, эти жизни, но они потеряны безнадежно. И это в самых прекрасных, благополучных, богатых странах, на которые, как известно, все должны равняться (В России все еще хуже).

А есть еще ловушка «неполного рабочего дня». Это лучше, чем безработица, потому что человек чувствует себя личностью и не опускается до конца. Но это миллионы, десятки миллионов рабочих мест, на которых зарабатывают гораздо меньше прожиточного минимума. Это люди, которые вроде бы работают — но не кормят себя. Часто они «сидят на шее» нормально работающих супругов или родителей. И что страшно — у них тоже почти нет шансов найти «нормальную работу», они уже попали в этот заколдованный круг.

Возможности лечения синдрома хронической безработицы, конечно, существуют.

Но никто в капиталистическом обществе этим лечением заниматься не будет. А зачем? Мы же такие милосердные — мы кормим этих убогих. Да и даже если понятно, зачем — то нет экономической возможности, кому-то же надо оказаться за воротами. Не бывает при капитализме 100%-й занятости.

Человек, не хлебнувший этого горя, не понимающий горя других, не ценит такого простого блага, как конституционное, гарантированное право на труд и образование. Ему кажется, что это такая мелочь — по сравнению с открывшимися ныне возможностями, ста сортами колбасы и поездками в Турцию. Ему кажется, что «и они бы могли, только не хотят» — «вот я же смог» (да, потому что на рынке рабов такие, как ты, ценятся больше, потому что у тебя было другое образование, другие жизненные обстоятельства, ты не рожал детей, ты здоров, тебя поддерживают родственники, и так далее, и тому подобное).

Но у человека должно быть это право. Любой человек достоин не только куска хлеба, но и права на труд. Права быть полезным людям, быть членом социума. Это естественное и неоттъемлемое право человека.