Глава четвертая. Спорт В школе из-за войны нам было не до спорта. В деревне его не было,
зато было много деревенских хозяйственных работ. В 294-ой школе была
какая-то физкультура, и учитель, помнится, был хороший, но условий,
например, спортзала, не было. На улице кое-что мы сделали сами: беговую
дорожку, яму для прыжков. Зимой – лыжи, даже какие-то соревнования
были. Лыжи были не у всех, а школьные – очень плохие. У меня какие-то
были, на валенках. Еще - консервная банка вместо футбольного мяча. Одно
время мы увлекались «зимним» футболом на дворе школы на замерзшем
противопожарном пруду, выкопанном во время войны. Он был удобен тем,
что на нем не было аутов, «мяч» возвращался в «поле», отскакивая от
стенок пруда. Когда у нашего, пожалуй, самого способного ученика класса
Лешки Курносова появился настоящий футбольный мяч, мы после уроков
гоняли его до изнеможения, приводя при возвращении домой в большое
огорчение родителей, поскольку с одеждой тогда было туго. Лешкин мяч мы
быстро разбили, но кто-то склеил ему замену из толстой резины, которая
более походила на мяч для регби, но все-таки была лучше консервной
банки. У консервных банок летом нашлось еще одно применение. В днище
банки из-под американской тушенки пробивалось небольшое отверстие и
затыкалось щепочкой. Потом банка плотно помешалась в отверстие в земле,
куда прежде бросались комки карбида кальция, и наливалась вода. В
какой-то момент щепочка вынималась, а к отверстию подносилась горящая
спичка. В результате банка к всеобщему удовольствию участников пуска
этой ракеты с громким хлопком взлетала метров на 8-10. Наиболее
интересной была стрельба из мелкокалиберной винтовки, мы даже какие-то
нормы сдавали. Стрелковый полигон был в дубраве примерно там, где
сейчас телебашня. Дубрава была очень красивой, с веселым дубовым
подлеском. Позднее многие дубы здесь и в основном останкинском парке
стали суховершинить и гибнуть. Стрельба мне нравилась, и результаты
были неплохие. Уже в МИФИ одно время я занимался стрельбой из
пистолета. Стреляли из Марголина и Макарова в тире в каком-то подвале
недалеко от института на Малой Пионерской. Мне удалось быстро ухватить,
что главное - это стойка. Становишься боком к мишеням, вытягиваешь руку
с пистолетом в их сторону и на какое-то время закрываешь глаза. Когда,
открыв их, видишь, что направленность пистолета на мишень не
изменилась, можно начинать стрелять. Уже в первой серии я выбил,
помнится, 94 или 96 из ста - хороший результат. Мне и потом редко
удавалось его превзойти. Скорее всего, потому что при стрельбе
«валовкой» хоть один выстрел из десяти, но давал «жука». Его легко было
определить, потому что пуля, жужжа, летела, куда хотела, хоть «в
молоко». Завлек меня в этот спорт Борис Мерзляков. Кроме пистолета и
«мелкашки» в МИФИ мы занимались еще снайпингом на стрелковом полигоне
на станции «Челюскинцы» по Северной дороге. Стреляли боевыми патронами
из винтовки с оптическим прицелом. Каждому давали цинку патронов, и
можно было палить, сколько угодно. Конечно, всю цинку не расстрелять,
тем более, что скоро это занятие надоедало, уж больно все легко
получалось. Тогда мы начинали развлекаться, например, «помогая»
допризывникам, которые рядом сдавали какие-то свои нормы. В оптический
прицел мы выискивали неудачливого стрелка и выбирали момент, чтобы
выстрелить одновременно с ним. Попасть в десятку по неподвижной мишени
нам ничего не стоило, а их инструктор, наблюдавший за результатами
подопечных с помощью оптики, страшно удивлялся неожиданными успехами
своих подопечных, обычно ими не блиставших. Участвовали мы и в
стрелковых соревнованиях ДОСААФ. Тогда в МИФИ было несколько мастеров
стрелкового спорта, у них были даже личные винтовки, и они снабжали нас
целевыми патронами. Обходить конкурентов, стрелявших «валовкой», ничего
не стоило из-за тех самых «жуков», а у нас все было в порядке. Я,
например, стабильно выбивал 98-99 из ста. После войны увлечение спортом было повальным, но нам, детям военных
лет, в это время было уже лет 15-16. Однако спорт тогда был массовым и
самодеятельным, и в нашем распоряжении совершенно бесплатно была масса
спортивных площадок, стадионы, клубы и спортивные базы. Это сейчас
всюду надо платить, а будет с тобой заниматься профессиональный тренер
или нет, еще не известно, поскольку уже 8-летних детей часто считают
старыми начинать эти занятия. КЮА. В 6-м классе к нам в класс пришел инструктор Клуба юных
автомобилистов (КЮА), и я вместе с Шуркой Лачугиным записался в него.
Клуб был на Садово-Самотечной улице, ехать надо было на 17-м трамвае, а
потом через пустырь, где теперь Театр кукол, добираться до клуба.
Пустырь, что нас удивляло даже тогда, был весь в каких-то странных
развалинах, вроде свалки строительного мусора. Совсем недавно я узнал,
что во время войны здесь был замаскированный бункер с партизанским
штабом на случай, если Москву захватят немцы. Может быть, это и правда,
уж больно долго этот квартал после войны расчищали. В КЮА сначала мы изучали материальную часть и теорию вождения, а
весной - практическую езду на полуторках ГАЗ. В других классах изучали
«Студебеккеры» и немецкие грузовики, очень похожие на наши полуторки.
На практических занятиях мы ездили по всей Москве, как я понимаю, по
нуждам извоза инструктора. Мне наш инструктор Онищенко нравился,
спокойный, он обучал нас ненавязчиво и, по-видимому, грамотно. Вначале
был другой, которого мы не любили. Он нам всё время всё запрещал,
единственная его обучающая устная инструкция, которой он пользовался
постоянно, была: «То-ормуз!» Потом день или два был какой-то кавказец
по фамилии Мессеров. Он нагло что-то перевозил, используя нас как
грузчиков, а своим американским ботинком больно бил по ногам, если мы в
чем-то ошибались при управлении машиной. Ученики говорили про меня, что, когда я был за рулем, все машины от
меня шарахались: «Думают, за рулем никого нет, и машина идет сама
собой». Это из-за моего роста. У меня до сих пор сохранилось
удостоверение юного водителя с фотокарточкой, отпечатанное пишущей
машинкой на простой бумаге. Летом многие окончившие курс отправлялись в
автопробеги на нескольких машинах. Фотомонтажи о них висели на стенах
клуба. Но я в них, к сожалению, не участвовал. Получив удостоверение, я
как-то отошел от клуба. Жаль. В нем была дружеская атмосфера, и
командиром походов был очень интеллигентный и дружески расположенный к
ребятам инструктор, которого все любили. Через много лет, работая в
Курчатовском институте, я встретил члена клуба тех лет Алексея
Владимировича Дубровина, и он мне рассказывал о тех увлекательных
автопробегах. Но клуб пошел мне на пользу. Лет двадцать спустя, я
учился на курсах водителей, и инструктор по вождению очень удивился,
как я ловко управлялся с грузовиком ЗИЛ. Уже будучи взрослым, мне нравилось водить машину, и я получал от
знакомых комплименты на этот счет. Но, конечно, соревноваться в этом со
своим шурином Лео я не мог. Однажды на двух машинах мы возвращались из
Прибалтики. Где-то в Белоруссии мы ехали по красивым лесным местам, где
на обочине часто сидели грибники, предлагавшие проезжающим свою добычу.
Мимо одной такой группы мы сначала сходу проскочили, но затем все же
остановились. Можно было, конечно, сдать назад или даже выйти из машины
и пройти эти метров тридцать. Хотя бы, чтобы размять ноги. Но это было
не для Лео. Убедившись, что дорога свободна, он резко задним ходом на
хорошем ходу выписал наподобие знака вопроса и остановился прямо против
грибников, но уже капотом назад и так, чтобы за грибами осталось только
протянуть руку прямо из кабины. Но протянуть руку было некому, потому
что грибников от этого маневра, как ветром, сдуло с обочины вглубь
леса. Только спустя какое-то время они потихоньку вернулись к своим
опрокинутым ими же корзинам. В техникуме спорт для меня начался с программы ГТО и
военно-допризывной подготовки. Я не смог выполнить даже норматив ГТО в
беге на 1 километр - 3 минуты 25 секунд. И завидовал Витьке Агейкину,
который показал лучшее время в техникуме. Он был из параллельного
класса нашей школы, и независимым образом мы оба попали в одну группу
техникума. Занимались спортом мы на близлежащих стадионах парка МВО и
«Энергия». Вход на «Энергию» был не совсем свободный. Но мы, когда нам
хотелось побегать и поиграть в футбол вне занятий, выстраивались в
колонну по два, а наш студент, бывший суворовец Петров, ходивший в
офицерском кителе и имевший подходящую комплекцию и зычный голос, идя
рядом, сурово покрикивал «Подтянись!» и «ать-два!» Пусть кто-то скажет,
что свобода заниматься любым спортом, не тратя на это ничего, сейчас
выше, чем при «сталинском тоталитаризме». Были, конечно, и тогда
определенные особенности не лучшего свойства. Например, раз или два на
стадион «Энергия» нам этим нашим проверенным способом попасть не
удалось, он оказывался закрыт. Сторож многозначительно объяснял: «Жена
Бещева приехала в теннис играть». Бещев тогда был министром
железнодорожного транспорта. Так что, у нас были свои уловки, а у жены
Бещева – свои возможности, очень похожие на нынешнюю демократию. Яхты. Калинин. Яхтами я начал заниматься на втором курсе техникума.
В советские времена для этого надо было только желание. Это при
демократии он стал доступен только «элите», хотя это слово я более
привык применять к лошадям и собакам. Организатором группы яхтсменов
стал совершенно без каких-то официальных структур студент нашей группы
Вовка Калинин. Тогда вообще все возникало само собой, а спортплощадки,
стадионы, яхт-клубы, кружки по разным видам искусств мы могли посещать
безо всякой платы. Это теперь за все надо платить, а кому не под силу,
тот вполне демократично может выбрать «Клинское». Яхты мне очень
нравились, но заниматься ими, это - очень много времени, и надо было
отказываться от других увлечений. А у меня их было много. Наверное, за
трудные военные годы мы в чем-то пропустили свое время, а потому жадно
пытались ухватить все сразу. Несмотря на то, что в яхт-спорте у меня
проявились определенные способности, которые давали большие надежды на
спортивное совершенствование, например, доступ к хорошим судам,
настоящим яхтсменом я не стал, о чем до сих пор несколько досадую.
Увлекательность и романтика этого спорта заключается в том, что ты
подчиняешь себе природные стихии воды и ветра, но в то же время сам
становишься как бы их частью. Идешь в бейдевинд, яхту надо откренивать,
ты крепко держишь в нужном положении румпель и чутко реагируешь на
колебания направления и силы ветра, непрерывно работая им и
гика-шкотом. Тебя вдруг охватывает состояние восторга, хочется что-то
радостное кричать и петь. Но, как оказалось, что эта романтика была
доступна не всем. Однажды, а это было в первый год этого нашего увлечения яхтами, в
клубе ЦВМК, у нас произошла юмористическая история. Никаких запретов
пройти в клуб не было, и в него могли заходить просто любопытствующие,
которые иногда просили их покатать. Естественно, мы старались им
показать все прелести этого спорта. И однажды одному такому посетителю
(мы их звали катальщиками, потому что от них почти всегда исходила
просьба с формулировкой «покататься») эти наши изыски очень не
понравились. После такого «катания» он потребовал, чтобы его провели к
заведующему и дали ему «Жалобную книгу». С заведующим были определенные
затруднения, поскольку изо всей администрации в клубе можно было найти
только боцмана, который выдавал нам краску и разные кисти для ремонта
яхт. Эту роль заведующего взял на себя какой-то в возрасте яхтсмен, а
вместо «Жалобной книги» ему предложили вахтенный журнал клуба, куда
самостоятельно записывались все его посетители. И в нем это «катальщик»
записал что-то очень раздраженное, в котором были слова «безобразие» и
«лодка плавает на боку». Последнее и было главной причиной его
возмущения. Занятие яхтами мы, студенты техникума, подбитые на это Калининым,
начали с записи на курсы в городском отделении ЦВМК (Центральный
вводно-моторный клуб имени Баранова) на Лубянке. Сейчас там, конечно,
какая-то бизнес-контора. Это было поздно осенью или зимой, и нам было
предложено изучение теории парусного спорта. Теперь, говоря о таком,
обязательно приходится добавлять, что эти занятия, как и все такое
другое при советской власти было совершенно бесплатным. Но, раз уж мы,
наконец, добились счастья строить светлое капиталистическое будущее для
тех, кто останется в живых, то теперь у нас есть и демократическое
«право выбора»: платить или не платить, то есть, заниматься яхтами (или
чем-то другим) или не заниматься. За зиму нам прочитали курсы по
архитектуре и парусному вооружению яхт, теории их вождения, Правилам
парусных соревнований и Правилам плавания по внутренним водам, лоции и
навигации. Мы сдали теоретические экзамены, а позже, после сдачи
практики вождения, получили и удостоверения «Яхтенный рулевой II
класса». Председателем ЦВМК тогда, как и много лет после, был Павел
Антонович Леонтьев. В Гражданскую войну он был лихим матросом, о чем
свидетельствовали бывшие в комнате ЦВМК фотографии, и даже, как
говорили, какое-то время военным комиссаром Одессы. После Гражданской
он посвятил себя спорту, достигая заметных результатов во многих его
видах. Помню, в юбилейной стенгазете ЦВМК, наверное, это был 50-летний
юбилей Пал Антоныча, он был изображен на коньках, со штангой в руках,
где-то тут же были пририсованы лыжи, парус и еще что-то. И, конечно же,
с его руководящим участием проходили судейства парусных гонок и регат.
И разные банкеты «по поводу» и без. Уже в 70-х годах он открывал
детские парусные гонки на «Оптимистах» на реконструированном пруду в
Останкино. Поездки в яхт-клуб ЦВМК для парусной практики начинались с посадки
на пригородный поезд. Савеловская дорога всегда было не самой
современной, даже сейчас. А тогда допотопные пригородные вагоны,
конечно же, без какой-либо автоматики закрывания дверей, возил не менее
допотопный паровозик. Мне и еще кое-кому из наших было «удобнее» ехать
со станции Окружная, где, кроме прочего, можно было свободно сесть в
вагон без билета. Но мы не были злостными безбилетниками. Пока поезд
шел до следующей станции Сходня, которая была уже во второй зоне, мы
собирали деньги на билеты. После этого самый прыткий шел в первый
вагон, спрыгивал на ходу поезда напротив станционного здания и бежал за
билетами. Потом догонял уже тронувшийся поезд и вскакивал на подножку
проходящего вагона. Мне тоже иногда доверяли эту операцию. Ни разу не
было, чтобы приобретатель билетов не догнал поезда. В это время весь
этот вагон был заполнен яхтсменами разных клубов. Станция Бескудниково. Бывалые яхтсмены серьезно объясняли, что,
когда проводили железную дорогу, она прошла на одинаковом расстоянии
между двумя деревнями. В споре, как назвать станцию, не смогла победить
ни одна из сторон, и тогда в названии станции совместили названия
обеих, поскольку одна называлась Бесстыдниково, а другая –
Паскудниково. На станции Водники, около неё находился яхт-клуб
«Спартак», но здесь же сходили все, чьи клубы были с той стороны
водохранилища. На станции - яхтсменская достопримечательность:
сколоченная из фанерных щитов и побелённая обычной для тех времен
меловой побелкой с обильной примесью синьки, безымянная закусочная. Вид
у нее был то небесно голубой, то ядовито синий, и яхтсмены звали ее
«Голубая акула». До ЦВМК надо было идти по берегу водохранилища минут
сорок, а до клубов, расположенных около Троицкой горки, чуть больше.
Позже я ездил в яхтклуб «Наука», куда ушел вместе с тренером
Зворыкиным. Это у следующей после «Водников» станции Хлебниково. Рядом
в деревне Капустино была еще одна знаменитая общепитовская точка. Когда
мои поездки в клуб совпадали со спортивными сборами, мне тоже
перепадали талоны на питание в ней. Нет, у нее даже народного названия
не было. Но там был Серафим! Я и сейчас с трудом верю, что в этой
глуши, где чуть ли ни главными посетителями были приезжие яхтсмены,
пропадала такая уникальная личность. Когда я в их компании попал в нее
в первый раз, то еще по дороге туда был заинтригован упоминаниями этого
имени в самой превосходной степени. Но действительность оказалась много
выше любых предположений. Сначала Серафим лениво собрал талоны, но
затем происходило чудо. С невероятной быстротой откуда-то из-под
прилавка начали, как бы сами собой, выпрыгивать тарелки, на них сверху
падать ломтики любительской или чайной колбасы, хлеба и еще чего-то, и
все это выстраивалось на прилавке в стройную колонну «по одному». Потом
то же самое происходило со следующей порцией талонов. Конечно,
обладатели талонов получали еще что-то: «гуляш с гречневой кашей» или
«макароны по-флотски», но этот вступительный аттракцион скрыл все
остальные воспоминания. Калинин был на два года старше меня и серьезно занимался коньками,
легкой атлетикой и в яхт-клубе. Он был природным лидером, который
обязательно должен быть во всем первым, и вокруг него собралась группа
ребят, которые стали ходить смотреть разные соревнования: легкую
атлетику, бокс, водное поло, регби, футбол, греблю, плавание. Так было
и позже, уже в МИФИ. Мы ходили «на Куца», «на Брумеля», «на Тюкалова»,
других известных спортсменов. Однажды на стадионе «Динамо» мы стали
свидетелями трагедии. Чемпион и рекордсмен страны по прыжкам в высоту
Степанов первый из советских спортсменов взял 2 метра. Сейчас эта
высота даже для женщин не необычна. Но тогда прыжковая площадка была
иной. Спортсмены после прыжка приземлялись на лишь взрыхленную земляную
поверхность наравне с окружающим газоном, так что делать это можно было
только на ноги и руки. Никакие современные прыжки были невозможны.
Только во времена Брумеля в прыжковую яму стали насыпать толстый слой
песка, потом опилок. Но все же и это была не толстенная синтетическая
подушка, как сейчас. И вот идет, кажется, первенство Союза. Степанов
под восторги трибун преодолел почти рекордную высоту, следующая - 2
метра или даже выше. Степанов уже один, но почему-то мешкает: то
снимает спортивные брюки, то надевает их, то ложился на футбольный
газон и крутит ногами «велосипед». Судьи с блокнотами в некотором
замешательстве подходят к нему, что-то говорят, но на покорителя 2-х
метров особо не напирают. Вдруг Степанов, в очередной раз надел
спортивные брюки, что-то сказал судьям и, забрав спортивную сумку, ушел
с поля. Публика на трибунах встревожено загудела, пока по стадиону не
объявили, что он из-за травмы больше прыгать не будет. Все было как-то
странно. Вскоре поползли слухи, что Степанов попал в психиатрическую
больницу, а еще несколько спустя появилась публикация, которая
подтвердила болезнь Степанова. Тогда он сказал судьям, что не понимает,
как можно тратить жизнь на то, чтобы прыгнуть на один-два сантиметра
выше соперников. Оказывается, большой спорт – это не только большие
физические нагрузки, но и психические. Позже жизнь меня столкнула на короткий момент с Брумелем. Все тогда
очень переживали его страшную травму. Как-то мы с Люсей были в кафе на
Неглинке недалеко от Метрополя. Вдруг в него вошел с сопровождающими
Брумель. Он был на костылях, а нога у него была закована в то самое
хирургическое приспособление, внешне имевшее вид металлических шин,
идущих вдоль нее. Вошедшие слегка закусили, потом сели в машину и
уехали. А мы некоторое время сидели в каком-то оцепенении. Так тогда мы занялись яхтами, а чуть позже и так называемыми
военно-морскими видами спорта: греблей и парусом на шлюпках, а также
бросательным концом, флажным семафорром, вплоть до перетягивания каната
и плавания в одежде с переодеванием. Думаю, все эти организованные
Калининым увлечения были его самоутверждением. Коренной москвич из
семьи рабочего-железнодорожника он, тем не менее, «болел» морем.
Морская терминология, брюки-клеш, яхты, военно-морская история,
биографии Петра, советских и дореволюционных адмиралов и все, что
связано с морем. Он и нас «заразил» морем, и оно потом стало большой
частью моей жизни. И всем, что знал, он делился с нами. Например,
матросскими приметами погоды: «Чайки ходят по песку, моряку сулят тоску, и пока не слезут в воду, штормовую жди погоду». «Если солнце село в тучу, жди моряк на утро бучу, если солнце село в воду – жди хорошую погоду». Впоследствии, в шлюпочных походах эти пословицы служили нам не хуже,
чем Бюро прогнозов. По необходимости мы научились наблюдать и за
другими приметами погоды. Уже после окончания МИФИ я был командиром
шлюпочного спортивного лагеря на Пестовском водохранилище, прогнозы
погоды стали как бы моей обязанностью, и, надо же, за месяц стояния там
я ни разу не ошибся. Конечно, были и другие виды спорта. Позже в МИФИ я занимался еще и
легкой атлетикой. Но доминирующим в техникуме, а потом и в МИФИ стали
гребные и парусные соревнования и дальние походы на шестивесельном
военно-морском яле, так называемой «шестерке». Мы тогда не смогли
достаточно отличиться в яхт-спорте. Во-первых, ЦВМК, куда мы пришли,
незадолго до этого был лишен права участвовать в парусных регатах,
поскольку в нем собрались все лучшие гонщики – Пинегин, Чумаков,
Костерин, и другие спортобщества – Спартак, Динамо, Наука, Крылья
Советов, Труд – никакого успеха иметь просто не могли. А после этого
решения гонщики относительно равномерно распределились по другим
клубам, а ЦВМК стал туристическим яхт-клубом. Лучшие туристические
каютные красного дерева швертботы класса «Т» попадали к разным
заслуженным людям, а нам доставались старые, порой даже с металлическим
корпусом. Ни для соревнований, ни для походов. И нам стало не
интересно. Была, конечно, еще одна причина, которой мы тогда не
замечали. Калинин в какой-то момент почувствовал, что в лидирующие
яхтсмены ему попасть не удается, а это было ему не по нраву. Он
несколько раз пытался найти себя в разных яхт-клубах, и нас за собой
тащил, но успеха не получил. Со шлюпкой вышло иначе. Конечно,
известность на всю страну здесь получить было невозможно, вид спорта
был не тот, всесоюзных соревнований по нему не проводилось. Но мы к
этому особенно и не стремились. Нас привлекала спортивная борьба, ее
результаты, пусть и личные, возможность испытывать и совершенствовать
свои возможности. Однако в Москве были очень сильные команды, а мы
стали хорошо известными, в том числе персонально, и в Городском
комитете ДОСФЛОТ, позднее ДОСААФ, и среди спортсменов, хотя особого
значения этому не придавали. Все же было интересно иногда слышать:
«Вон, Калинин со своими идет!» После МИФИ Калинин, получивший «красный» диплом, стал работать в
очень закрытом институте, быстро стал там начальником лаборатории, но,
в отличие от меня, от своих морских увлечений вынужден был отказаться.
Позже я предлагал ему стать главным инженером в ОКБ океанологической
техники Института океанологии, которое создавал, и где был несколько
лет начальником. Мне тогда очень нужны были надежные помощники, я тогда
очень хорошо убедился, что с этим у нас большой дефицит. Но он не
согласился. Причину не назвал, но, думаю, во-первых, работа у него и
так была интересной, а зарплата мно-ого выше. Уже недавно мне
рассказали, что успехи его лаборатории были большие, а ее сотрудники
имели много льгот. Например, во время отпуска ему оплачивалась дорога,
куда ему только было угодно забраться, поэтому он побывал и на
Камчатке, и на Байкале, и еще много, где. Затраты на дорогу тоже
оплачивались, а на время дороги удлинялось время отпуска. Притом он был
бы «невыездным», куда бы ни перешел. А, может, и перейти было нельзя. У
меня тогда было похожее, но более мягкое положение, но случай помог
снять запрет «на выезд», и я побывал во многих странах мира и на всех
континентах, исключая Южную Америку, зато почти включая Антарктиду. Десять лет в техникуме и институте мы с Калининым встречались почти
ежедневно, поскольку и каникулы большей частью проводили в одной
компании. Позже на разных встречах он выглядел менее жизнерадостно.
Двадцать пять лет спустя после окончания техникума в ресторане
«Славянский базар» встретилась большая часть нашей группы. Тогда не как
при демократии рестораны были доступны всем, и вечерами в них вообще
было трудно попасть. Но Володя Бахолдин, выбравший общественную
карьеру, нашел возможность это преодолеть. На встрече мы делились тем,
что было у нас за эти годы. Кроме Калинина. Из-за секретности, и это
его угнетало. Но совсем испортилось его настроение, когда мы с Юркой
Зиминым предложили шуточную анкету, чтобы вычислить, что из себя
представляет наш среднестатистический выпускник. Получалось, что он
был, например, на четверть кандидат наук, имел три четверти автомобиля,
на одну четверть был разведен и так далее. Вовсе удручающе на Калинина
действовал вопрос о загранице. Оказывается Юрка Зимин, прошедший после
техникума сокращенный курс строительного ВУЗа, занимался строительством
объектов атомной техники за рубежом, в тот момент в Ливии. Тая Жукович
вышла замуж за генерала и «в должности» жены была то ли в Ираке, то ли
в Иране и еще где-то. И Калинин в ответ он стал предлагать нечто
неостроумное, но желчное. Иногда я пытаюсь представить, как бы ему пришлось при демократии с
его понятиями чести, справедливости и долга. Представляется, что очень
плохо. Когда я вспоминаю о тех далеких днях, то вижу, как естественно
все эти эпизоды нашей жизни воспринимались. А как по нынешним
антирусским понятиям они противоречат «нормальной» жизни. Калинин был
русским, православным, советским человеком по мировоззрению и
убеждениям. Военно-морской ял. В техникуме из студентов нашей группы Калинин
собрал шлюпочную команду. Мы не выделялись особой физической формой, но
вскоре стали выступать на московских соревнованиях. Кроме меня (левый
средний, старшина, боцман) и Калинина (командир, правый загребной), это
были: Боря Позднев (правый загребной), Толька Заиграев (левый
загребной), Левка Жевлаков (левый загребной, левый средний), Роман
Иванов (правый загребной, правый средний), Юрка Юков (левый баковый),
Коля Пилюгин (правый баковый). Тренировались в Первом военно-морском
клубе на Москве-реке против Бадаевского пивзавода и на Химкинском
водохранилище во Втором военно-морском клубе и Военно-морском учебном
центре (ВМУЦ), где нам предоставляли шлюпки. Мы и здесь сдавали
экзамены по вождению шлюпки под парусом и на веслах. Но у нас уже был
опыт яхт, и это не составило нам труда. Удостоверение «Старшина шлюпки»
у меня хранится до сих пор. Соревнования проходили у гранитных трибун
Парка имени Горького (гребля) или на базе ВМУЦ (гребля, парус,
плавание, бросательный конец, флажный семафор, вплоть до перетягивания
каната). Шлюпка-шестерка, шестивесельный ял – это настоящее военно-морское
судно, пригодное к морским плаваниям в самых сложных условиях. Длина
его более 6 метров, а ширина – около двух. Конечно, он не предназначен
для длительных морских путешествий, но при необходимости вполне в
состоянии их совершать. Для сравнения – каравелла Колумба «Нинья» имела
длину 17,5 метров, а ширину – 5,5. Когда мы только начали участвовать в соревнованиях, в них
доминировали команды трех упомянутых военно-морских клубов. Остальные
участники - районные организации ДОСФЛОТ (Добровольное общество
содействия флоту), позже ДОСААФ (Добровольное общество содействия
армии, авиации, флоту). В клубах были по существу профессионалы –
матросы срочной службы, главным занятием которых были тренировки и
соревнования. Это были, что говорят, мордовороты - откормленные,
мощные, с накаченными мышцами. И клубы традиционно делили на
соревнованиях три призовых места, а для остальных команд с заводов,
учреждений и, главным образом, составленных из студентов ВУЗов и
техникумов, защищавших «цвета» районных комитетов, большим успехом
считалось четвертое, уже не призовое место. И тут появились мы. Нашей
силой, вначале довольно хлипких, исключая Борю Позднеева и самого
Калинина, 16-18-тилетних студентиков, не до конца отошедших после
необильных военных лет, был интеллект и воля к победе. Техника гребли
вначале у нас была традиционной, потом мы стали вносить в нее
определенные отличия, а, несколько лет спустя, уже в роли
тренера-общественника, мне удалось разработать совсем новый стиль
гребли на них. На тренировках мы быстро окрепли физически и отработали
слаженность и экономичность гребли, и на первых же соревнованиях
потрясли воображение всего тогдашнего цвета спортсменов и досфлотовских
руководителей тем, что заняли первое место. Среди этих «мордоворотов» и
«черных» (цвет окантовки погон морской формы) полковников ДОСФЛОТА -
переполох. Наверное, кое-кому и досталось. Но мы и потом никому это
место не отдали на протяжении семи-восьми последующих лет, потому что в
МИФИ тоже быстро организовали новую команду, которая приняла эстафету
чемпионства по Москве. В МИФИ у нас появилась еще и женская команда на
четверках, которая тоже выступала очень успешно. Так было пока, окончив
институт, мы не ушли из этого спорта. Число команд и их мастерство
тогда быстро росло. На городские соревнования выходили уже только
победители районных, а в тех набиралось до десятка участников в каждом.
Почти все члены нашей техникумовской команды, за исключением, кажется,
Заиграева и Жевлакова, стали командирами-тренерами шлюпочных команд
своих организаций. Особенно успешно выступали Коля Пилюгин и Борис
Позднев, который поступил после техникума в Рыбный институт. В городском комитете ДОСФЛОТ «черные» полковники знали нас по именам
и здоровались за руку. Но особенно радовался наш собственный «черный
полковник» - капитан первого ранга в отставке Максименко - Председатель
Бауманского райкома ДОСФЛОТ, поскольку наш техникум был в этом районе.
Он был готов просто носить нас на руках. И носил бы, если бы мы ему это
позволили, чуть ли не всю команду сразу, поскольку только лапища у него
была размером в две наших ладони. На соревнованиях же он рысцой бегал
по всем распорядителям, чтобы нас никто нигде не обидел. Какие только
интриги против нас не организовывали! Например, весной сообщали о
предстоящих соревнованиях за два-три дня. А, попробуй, собери команду,
когда ежедневных занятий уже нет, но идут экзамены, да еще медицинские
справки надо получить. Малая кругосветка. Завьялов. Этот наш 40-дневный поход на шлюпке,
2100 километров, вниз по Оке, потом вверх по Волге по маршруту
Москва-Горький-Москва был после третьего курса техникума. Это был
первый поход первичной организации общества ДОСФЛОТ, о нём тогда
написала даже газета «Правда». 2100 километров! Сейчас это расстояние
для многих кажется пустяком: подумаешь - два дня на автомобиле. Другие,
наоборот, не могут представить себе, как это можно пройти такое
расстояние, например, пешком! Когда они дома даже с третьего этажа на
лифте спускаются. А тут по рекам на веслах! Если он даже после часовой
прогулки на лодочке где-нибудь в парке еле живой домой возвращается.
Или под парусом! Если он парусные суда мог видеть только за высоченным
металлическим забором недоступного ему яхт-клуба. Нам тогда предоставили шлюпку с полным снаряжением, да еще выдали
деньги на продовольствие на весь поход – шесть тысяч полновесных
советских рублей. Прежде мы такие деньги и не видели. Банкноты тогда
были большого формата, так что, когда Калинин и с ним еще двое-трое
нас, включая меня, пришли их получать в сберкассу, то оказалось, что
нести их придется в руках. В наших карманах, на которые мы
подсознательно рассчитывали, места для них было явно недостаточно.
Большую часть денег мы потратили на закупку круп, консервов, сахара и
прочего и артельную посуду для приготовления еды. Продукты получали на
базах с большой скидкой. Запаслись всем сверх меры, но зато потом у нас
была возможность менять их в деревнях на картошку, молоко и прочую
морковку. Читать продолжение |
